Откровенные разговоры и беседы с сослуживцами сваговцу следовало вести с сугубой осторожностью. Можно было нарваться на блюстителя партийной морали, готового «по-товарищески» (подробно и с праведным гневом) пересказать содержание частной беседы на партсобрании или по-тихому сообщить начальству. Кто-то сказал, что «лучше застрелиться, чем ехать в СССР»349, и об этом тут же стало известно партийным органам. Член ВКП(б) капитан Тимофеев «в группе товарищей из Комендантского управления» наговорил много лишнего о Хрущеве и Кагановиче. От «тов. Тимофеева» потребовали признания ошибок. Заодно ему разъяснили «вредность и непартийность таких разговоров»350. Энтузиасты партийного сыска были готовы инкриминировать коммунистам и беспартийным вполне невинные высказывания. Для таких политработников криминалом могло стать, например, нелицеприятное, хотя и правдивое высказывание об автомобиле «Москвич»: «„Москвич“ тот же Кадет (немецкий автомобиль Opel Kadett. – Авт.), только в лапти одет»351.
Когда сотрудник редакции газеты «Советское слово» Кизилов вернулся из СССР после отпуска, он поделился своими не очень радостными впечатлениями с ответственным редактором газеты Н. А. Бубновым. А тот поспешил выступить с разоблачением на партсобрании. Пришлось оправдываться: «Слова докладчика в мой адрес явились для меня как снег на голову. Везде и всюду я считаю себя советским человеком. Судя по выступлению т. Бубнова, побывав в отпуску, я морально не зарядился. Я безгранично радовался Родине. Был на площади Маяковского. Я сказал, что в Таганроге перебои с хлебом. Но в чем причина, я не успел ему рассказать. Я уверен, что, побывав на Родине, зарядился и прошу партсобрание поверить мне»352. Кизилов отделался предупреждением.
Подобный эпизод отнюдь не был исключением. Выступавшие на партсобраниях часто указывали пальцем на тех, кто позволял себе «порочащие» коммуниста слова. По мере того как партийная верхушка усиливала идеологический нажим, расширяя сферу борьбы с космополитизмом и низкопоклонством перед заграницей, росла и активность тех, кто охотно выносил содержание частных высказываний на партийный суд. Достаточно невинные и простительные раньше речи становились теперь предметом осуждения на партийных собраниях. Достойными порицания и непатриотичными стали считаться, например, высказывания о том, что здание Совета министров «построено плохо и что помещения немецких управлений сделаны куда лучше и красивее»
