— С Марией нашей искусницей вы уж точно знакомы, — остановился домоправитель возле поварихи, облаченной в белый передничек и такой же первозданной чистоты, хрустящий от крахмала колпак. — Не баба, а скатерть-самобранка. Любые яства, даже заморские, вмиг приготовит. Были бы продукты. Я уж и не знаю, где она все эти шашлыки да пловы, люля-кебабы разные подсмотрела, у кого научилась? Всю жизнь в имении прожила…
— Может, по книгам кулинарным? — высказал предположение Дымокуров. — Или в Интернете — сейчас там каких рецептов только нет!
Повариха ещё больше зарделась смущённо, а Еремей Горыныч пояснил снисходительно.
— Она у нас читать не умеет…
— Как так? — искренне на этот раз удивился Глеб Сергеевич.
— Да так, — пожал плечами домоправитель. — Как-то не задалось с самого детства. Её за букварь, азбуку, а она — за рукоделие… Она ещё и шьёт, и кроит прекрасно. И уборку в дому делает — лучше всякого пылесоса. После неё ни пылинки, ни соринки не остаётся…
— Вы мне только скажите, из чего блюдо состоит. Из каких… э-э… ингредиентов. А я мигом соображу, как его приготовить. — Потупясь, объяснила Мария.
Старушка опять встряла:
— На выданье девка! И не рожала ишшо. И воспитания правильного. Хранительница, как это говорят? — домашнего очага! Не то, что вертихвостки нынешние. Ни сварить, ни убраться. Только ногти холить… Маникюр да педикюр… Тьфу, прости меня господи!
Еремей Горыныч опять окоротил бабку взглядом.
«Эту, пожалуй, оставлю…» — решил про себя Дымокуров по поводу будущего Марии, а вслух, окончательно войдя в роль барина, поощрил всех присутствующих кивком снисходительно:
— Благодарю за службу!
А вся шеренга вдруг в ответ грянула — не стройно, но разом:
— Рады стараться, ваше благородие!
Глеб Сергеевич едва не прослезился растроганно:
— Ну вы, братцы, даёте… вот уж услужили, уважили…
Когда дворня разошлась по своим не слишком ясно представляемым Дымокуровым домашним делам, он, обозревая просторный двор, как бы невзначай поинтересовался у домоправителя:
— Я вот, Еремей Горыныч, понял так, что вы здесь все вроде бы родственники… Баба Ягода родная сестра Василисы Митрофановны, Семён и Соломон, выходит, племянники. Яков с Марией… — Глеб Сергеевич выжидательно уставился на домоправителя.
— Брат и сестра. Они… э-э… Василисе Митрофановне тоже вроде племянников приходились.
— А вы? — прямо спросил Дымокуров.
Еремей Горыныч замялся.
— Я… я брат Василисы Митрофановны. Сводный. У нас отцы разные были. А Яков с Марией — мои, значится, сын и дочь.
