Здесь, под покосившимся от времени, изъеденным ржавчиной оцинкованным памятником-пирамидкой покоилась поэтесса, красавица при жизни, Настя Клёнова.
Когда-то, лет тридцать назад, когда Сбруев уже заматерел и стал непреложным фактом южно-уральской литературы, с которым приходилось считаться всем «местным» писателям, поэтическая звезда Клёновой ярко вспыхнула на литературном небосклоне Отечества. Её стихи охотно печатали «толстые» журналы, примечали столичные критики, но… на постоянное жительство в Москву не звали. А оставаясь в провинции, молодая поэтесса не сразу поняла, кто в здешнем литературном доме хозяин. И с негодованием отвергла липкие ухаживания настойчиво набивавшегося ей в наставники, а по совместительству и в любовники, Сбруева.
В ответ числящийся уже в «мэтрах» Ферапонт везде, где мог, стал ей перекрывать кислород. Обращал внимание высоких инстанций на безыдейность её стихов, организовал пару рецензий, доброжелательно упрекавших молодую поэтессу в излишне натуралистичной любовной лирике. На собрании региональной писательской организации публично обвинил её в «звёздной болезни». Назвав обласканную столичной критикой писательницу «звездулькой»…
И, как итог, публикации стихов Клёновой сперва в региональной прессе, а затем и в «толстых» журналах прекратились, первая книжка так и не вышла… Поэтесса, не закалённая ещё в житейских боях и литературных интригах, захирела, стала выпивать. И в тридцать лет наложила на себя руки…
Случилось это как раз здесь, в Доме творчества, в Заповедном Бору. А потому и похоронили Клёнову на местном кладбище.
Сбруев подошёл к её могилке, постучал костяшками пальцев по гулкому, проржавевшему боку памятника.
— Тук-тук! Ты ещё там, звездулька? Гениальная наша, надежда русской поэзии… знаю, что та-ам… куда ж тебе деться отсюда? Отсюда, звездулька, ещё никто не возвращался… ну, лежи, лежи, удобряй почву…
Ферапонт провёл ладонью по надписи масляной краской на памятнике, которая давно облупилась и плохо читалась.
— Вот, даже имя твоё стёрлось, а я, между прочим, живу. Недавно очередной коллективный сборничек составил. Антологию поэзии Южного Урала. А твои стихи не включил. Так-то вот… — Сбруев притворно-тяжко вздохнул. — А ведь всё могло иначе сложиться, звездулька! Если бы не была гордячкой такой, от старших товарищей носа не воротила… Кстати! — будто только что, вспомнив, воскликнул он озаренно. — Надо батюшке подсказать. Чтобы тебя, суицидентку, за ограду кладбищенскую перенесли. Туда, где и надлежит таким, как ты, наложившим на себя руки, покоиться. У-у, безбожница!
