Стремительно распахнулась дверь, и на крыльцо выскочила толстая женщина в «котах» — башмаках, сделанных из коротко обрезанных валенок.
— Вольдемар! Вилы забыл! Поставь на место! визгливо закричала она, и мальчик-мужичок, вздохнув — то ли из-за позабытых в сугробе вил, то ли из-за того, что вот, мол, даже в глаз дать человеку времени не хватает — повернулся и закосолапил прочь.
Я немного постоял еще: нельзя же было уйти просто так, это означало бы, что я струсил, испугался, но, видя, что двор опустел, тоже побрел домой.
В тот же вечер, одевшись потеплее, я вновь отправился к домику. Во дворе никого не было. С безразличным видом я стал прохаживаться вокруг, стараясь смотреть в другую сторону, — на пустынное, синее в сумерках поле, на смутно виднеющийся вдали и сливающийся с темным небом лес — и мне было особенно грустно и одиноко. Погода стояла безветренная, тихая, и хорошо было в эту пору бродить на краю сонной, заледеневшей степи и вдыхать чуть сыроватый запах рыхлого снега…
Вдруг кто-то схватил меня сзади за плечи, повалил, и мы покатились с дороги в обочину. Изловчившись, я повернулся на спину и узнал Вольдемара.
— Я те говорил или не говорил? Не шатайся у нашего двора! — злобно шипел он и пытался ткнуть меня кулаком в глаз.
Я без труда спихнул его с себя, смазал разок по уху, но тут подоспел второй мальчишка, постарше, и вдвоем они кое-как уложили меня на лопатки.
— Будем карать? — серьезно и деловито спросил Вольдемар.
— Будем! — решительно отозвался второй.
Я отчаянно и молча барахтался в снегу, ожидая кары. Неожиданно они начали быстро засыпать меня снегом, и когда я, отфыркиваясь, вскочил с криком:
— Ну я сейчас вам! — то увидел только удаляющиеся спины.
— Приходи завтре драться-я! — крикнул из темноты Вольдемар.
Конечно же, на следующий день я притащился опять, но драться мы не стали.
— А у нас Федька — пает! — с ходу огорошил меня Вольдемар, когда я встретился с братьями возле их дома. — Он стишки… этта… сочиняет, вот!
Вольдемар с гордостью взглянул на меня и попросил брата:
— Ты, Федька, скажи ему стишок.
Федька, пнув сугроб валенком, скромно промолчал.
— Ну тада я сам… прочту! — пообещал Вольдемар и, отойдя в сторонку, чтоб его лучше видели, протараторил:
«Я пойду на улицу,
Там поймаю курицу,
Привяжу ее за хвост,
Это будет паравост!»
— Какой паравост? — не понял я.
— Ну, этта… паравост — значит паровоз, чтоб складнее было.
— А-а… — сказал я. Стишок мне понравился.
Я познакомился с братьями. Жила их семья бедно, даже убого, но бедность и убогость была кажущейся. Бесчисленное количество сундуков и шкафчиков ломились от разных вещей, все это пряталось, закрывалось и строго хранилось подальше от чужих глаз. Отец моих друзей — крепкий, заросший небритой с проседью щетиной мужик — когда-то, сразу после войны, осел в нашем городе, жену взял под стать себе — сильную, здоровую, работящую, и стали они обрастать хозяйством. Я не раз слышал рассказы отца моих приятелей о том, как выбивался он «в люди», о чем вспоминал всегда с гордостью, подробно, то и дело говоря нам, пацанам:
