Второго декабря части добровольцев вступили в Ростов. Казачьи сотни походными колоннами прошли по Большой Садовой, Сводная юнкерская батарея встала в центре города. Юнкерский батальон перекрыл подходы к казармам запасных полков, и атаман Каледин в сопровождении одного лишь адъютанта вышел к солдатам и в обмен на прощение потребовал сдать оружие. Солдаты подчинились. Полки были расформированы, весь личный состав демобилизован и отправлен по домам.
Победа была полная. На бульвары снова вышли люди, в ресторанах заиграла музыка. Юнкерской батарее в благодарность от жителей был преподнесён денежный подарок. Но всего этого Толкачёв уже не увидел. Выполняя предписание штаба Организации, он вернулся в Новочеркасск.
13
Ростов-на-Дону, пассажирский вокзал, декабрь 1917 года
Мороз проникал в тамбур сквозь щели в дверях, оседал на стенах ледяной осыпью, холодил шею, щёки, руки. Покрыл снежной известью стекло, навис на ресницах кристальным инеем и жутко звенел, когда колёса спотыкались о стыки рельс. Но Катя не уходила. Она стояла, сложив ладони у губ, и смотрела на мир сквозь маленькие проталины в стекле, которые отогрела своим же дыханием.
Мир казался ей упрощённым: рощицы, овраги, вереницы повозок на переездах, крестьянские дети, бабы в шалях, бородатые мужики, собаки, лошади, рыжеватый свет лучин в окнах придорожных хат — всё это было естественным и в какой-то степени знакомым. Никогда раньше Катя не думала, что этот мир, всегда такой доброжелательный, вдруг ополчится на неё и призовёт к ответу. Именно так — к ответу. Солдаты, ранее в столичных госпиталях относившиеся к ней с теплом и доверием, и ласково называвшие «сестричка» или «доченька», стали смотреть со злобой. А сегодня утром на привокзальной площади она услышала брошенное в спину: потаскуха! Катя обернулась. У дверей дешёвого трактира стоял юнец в грязной шинели, без ремня, взлохмаченный, пьяный и скалился собачим оскалом.
— Чё зыришь? — прорычал он, и снова. — Потаскуха!
Катя не ответила, пошла дальше, но ещё долго чувствовала между лопаток этот оскал, впившийся в неё болотной пиявкой. Было обидно, страшно и непонятно, и этот упрощённый мир в одночасье стал совершенно чуждым. Все эти бабы, дети, мужики, эти рощицы, повозки и огоньки в окнах стали враждебными, словно она, Катя Смородинова, дочь погибшего на фронте офицера, под действием какого-то волшебства переместилась в другую страну, где ей никто и никогда не будет рад. Но почему? За что? Ведь она никого не оскорбила, ничего не украла. И ладно бы один только солдат — шептали в спину и ненавидели её все: приказчики в лавках, железнодорожные рабочие, кочегары, машинист поезда, тётка, торгующая на вокзале квашенной капустой. Неправильно! Как же это неправильно!
