Кроме того, сказала Джейн, он мертв.
Какое-то время мы сидели в тишине. Джейн держала чашку с отстраненным видом, и ее содержимое остывало. Она вернулась к картинам, продолжила Джейн, к их немного зловещим цветам и бугристым формам, к их глубине и в то же время детской непосредственности, пытаясь понять это чувство одновременной близости и несоответствия. На многих картинах было изображено море, и это только усилило ее замешательство: она никогда не жила у моря, и морской пейзаж не казался ей особенно соблазнительным. Затем она наконец наткнулась на маленькую картину, на которой была изображена лодка, попавшая в шторм. Она была написана маслом в наивном стиле – лодка словно игрушечная, а волны вьются причудливыми кольцами, как если бы их нарисовал ребенок, и шторм изображен как бесформенная белая громада наверху. Она прочитала текст под картиной – в нем рассказывалось о первых поездках Марсдена Хартли в Новую Шотландию, где он провел несколько летних недель в доме рыбака и где обрел настоящее счастье и семейное тепло, которых раньше не знал. Сыновья рыбака, так же как и многочисленные кузены, приняли его за своего и отнеслись к нему по-дружески, хотя он был изможденным, неврастеничным, многострадальным художником, а они – рослыми, привлекательными сельчанами свободных нравов; их дом в этой дикой глуши был теплым и естественным, как звериное логово, и очень отличался от парижского дивана Гертруды Стайн, на котором как-то приходилось сидеть Марсдену Хартли. Существует даже предположение, что эта теплая живая игривость смогла скрасить сексуальное одиночество Марсдена Хартли (он потом вспоминал, что с одинаковой вероятностью и радостью эти люди могли заняться сексом с женщиной или лошадью). В один из приездов Марсдена Хартли, пока он весь день рисовал в доме, братья поплыли в Галифакс с одним из кузенов, чтобы выгрузить улов, и все трое утонули во время сильного шторма.
Именно эта история, продолжила Джейн немного погодя, вызвала перелом в ее сознании – то, что она раньше называла революцией. Факты ее жизни не то чтобы зеркально отражались в биографии Марсдена Хартли, но подвергались более серьезным и значительным изменениям: они обретали драматичность.
Я спросила, что именно в этой истории привело ее к такому выводу.
Всё произошедшее кажется таким бессмысленным, сказала она, таким беспощадным и грустным. Это слишком жестоко, чтобы быть правдой. Я пыталась разобраться, что это значит, почему после всего, что ему довелось пережить, это случилось именно с ним, а не с кем-то другим. Он потерял мать, отец бросил его, ему никак не удавалось найти любовника и сохранить отношения. Даже его друг, тот, кому он не был безразличен, однажды написал, что его невозможно не отвергнуть, что он и сам отверг его, потому что в нем есть что-то, что заставляет людей вокруг так с ним поступать. Читая всё это, сказала она, я начала понимать: стоило ему что-то полюбить, как он этого лишался. Стоя в зале галереи, я поняла, что если бы я описывала свою жизнь, даже с учетом того, что примеры были бы гораздо менее драматичными, я бы описала ее теми же словами.
