– Ты как подросток, – сказал он.
Он долго целовал меня. Кроме одной этой фразы, никто из нас больше ничего не сказал. Не было никаких объяснений или вербальных выражений нежности. Я начала осознавать, что на мне затхлая сырая одежда, что мои волосы спутались. Когда наши тела наконец разъединились, я отодвинулась от него, повернула дверную ручку и приоткрыла дверь на несколько дюймов. Он отступил; казалось, он ухмыляется. В яркой темноте он выглядел силуэтом, наполненным белым светом.
Доброй ночи, сказала я, зашла внутрь и закрыла дверь.
Студентку звали Джейн. Она сидела на диване, будто бы не замечая, что он, как и всё остальное в комнате, покрыт белой ремонтной пленкой.
Спасибо, сказала она, принимая у меня из рук чашку чая и ставя ее рядом с собой на пол.
Она была высокой женщиной астенического телосложения с поразительно большой и крепкой грудью, которую подчеркивал облегающий бирюзовый свитер. Она часто поправляла на бедрах юбку-карандаш лаймово-зеленого цвета. Она была без макияжа: ее чистое аккуратное лицо, испещренное морщинами, походило на лицо обеспокоенного ребенка. Блеклые волосы были собраны наверху, открывая длинную элегантную шею.
Она благодарна мне за то, что я согласилась с ней работать, сказала она – у нее было подозрение, что ее постараются подсунуть кому-то другому. В прошлом семестре она работала с писателем, который заставлял ее переписывать концовки чужих романов. А еще семестром раньше ей достался мемуарист, который был так поглощен собственной жизнью, что не явился ни на одну из запланированных встреч. Иногда он звонил из Италии, куда ездил к своей девушке, и давал ей задания по телефону. Он всегда хотел, чтобы она писала о сексе: возможно, секс был той темой, которая постоянно крутилась у него в голове.
Дело в том, сказала она, что я знаю, о чем хочу писать. Она прервалась и сделала глоток чая. Я просто не знаю, как написать об этом.
Полуденное небо за окнами гостиной было застывшим, серым и пустым. Время от времени с улицы доносились разные звуки: стук захлопывающейся двери машины или обрывок разговора проходящих мимо людей.
Я ответила, что знать как – не всегда главное.
Она подняла брови, выщипанные в две идеально ровные, хорошо прорисованные кривые.
Тогда что главное? – спросила она.
Материал, который она собирала последние лет пять, вырос в набор заметок объемом около трехсот тысяч слов, и ей не терпится начать писать. Это, сказала она, должен быть роман о жизни американского художника Марсдена Хартли; здесь о нем на удивление мало кто слышал, хотя в Америке его работы можно увидеть в самых крупных музеях и галереях. Я спросила, была ли она в них и видела ли работы.
