— Ты! Ты, сука, должен был сдохнуть! Или стать уродливым, как и все вонючие рабы! Ты знаешь почему!
— Нет… — пробормотал Аданэй, не найдя для ответа ничего лучше короткого отрицания. Он знал и понимал илиринский, но не настолько, чтобы выдавать на нем красноречивые речи.
— Лжешь! — глаза надсмотрщика заблестели. — Лжешь, проклятый колдун! Иначе давно бы сдох! Слишком молодой, слишком красивый. Такие здесь долго не живут. Ты злобный оборотень! Ты навел на меня морок! Ты меня проклял! Я уже много лет не желал мужчину. А теперь — ты! Из-за тебя дни — лихорадка, ночи — болезненный бред! Я должен освободиться. Поэтому ты станешь моим, либо сдохнешь!
Неизвестно, что произошло в душе Аданэя, но изнутри, из самой глубины начала подниматься какая-то истерическая веселость, противоестественная в такой ситуации. Он не сумел с ней совладать и безудержно расхохотался.
— Да ты либо поэт, либо дурак! — еще успел он выкрикнуть сквозь смех, прежде чем на него обрушился тяжелый удар, от которого подкосились ноги. Он упал, и теперь удары посыпались сверху. Надсмотрщик бил, не разбирая куда и чем: ногами, хлыстом, по лицу и спине. И быть бы Аданэю убитым, если бы их крики не привлекли внимания других надзирателей, и они не оттащили мужчину. Тот вырывался и хрипел:
— Сдохни, грязный сукин сын! Сдохни!
Аданэя подтащили к столбу, мокрыми веревками привязали за щиколотки и запястья. На солнце веревки быстро высохли, больно врезавшись в тело. На тщетные мольбы о воде никто не обращал внимания.
И сбыться бы последнему проклятию надсмотрщика, если бы не Гиллара с ее честолюбивыми замыслами. И все из-за глупого смеха, который прорвался совсем не вовремя. Вот так его дурость обернулась благом. А могла обернуться бесславной гибелью. Но кто знает, что произойдет дальше? Вдруг он еще не раз пожалеет, что не умер у столба? Кто знает…
Странно, но Аданэй ни до, ни после каменоломен не чувствовал ни малейших угрызений совести, что вместо него несправедливо пострадал другой человек — дикарь. Хотя, если подумать, почему несправедливо? Ведь жизнь кханади Отерхейна куда важнее жизни никому не ведомого варвара. К тому же у дикарей вроде бы шрамы считаются чуть ли не украшением.
Успокоив себя этими нехитрыми доводами, он лишь во дворце Гиллары, когда опасность для жизни миновала, ощутил несмелый внутренний укор, но ему не составило труда загнать его поглубже.
* * *
За мыслями и воспоминаниями Аданэй даже не заметил, как они добрались до Зиранбадиса — пригорода Эртины, в котором находился один из домов Нирраса.
