.
Стоя перед бездной неведомых масштабов, переполненные ужасом люди спрашивали себя, что это значит, что Германия проигрывает войну, и какой смысл таится в колоссальном разгроме и разрушении жизни. Или, хуже того, понимали, что извлекать из этого нечего. «Ощущение, что во всем этом нет смысла, заставляло сотни тысяч немцев испытывать почти физическую боль», — писал агент СД. Он слышал, как люди говорили: «Мы не заслужили, чтобы все так обернулось» или «Мы не заслужили, чтобы нас ввергли в катастрофу». В конце концов, разве они не выполняли свой долг? Разве не делали то, что им приказывали? Даже в разгар ужасов войны — бомбардировок, бесконечных бессонных ночей, когда горели дома и терялись родные и друзья, — разве немецкий народ «не доходил до пределов своих физических возможностей в этой войне и не проявлял верность, терпение и готовность к самопожертвованию, невиданные ни для какой другой нации?»[71].
Всякий раз, когда люди перечисляют свои добродетели и перестают задаваться вопросом об истоках провала, имеет место теодицея>{4} — поиск скрытого смысла событий, первопричин, если непосредственные причины кажутся неудовлетворительными. Когда простые факты не могут ничего прояснить, остаются более глубокие нравственные и экзистенциальные вопросы. «Я пережил уничтожение Гамбурга как зритель. Я был избавлен от судьбы участвовать в нем лично, — вспоминал Ганс Эрих Носсак. — Я не знаю почему. Даже не могу понять, было ли это привилегией». Когда падали бомбы, Носсак находился в отпуске в деревне, достаточно близко, чтобы видеть, как разрушается его город, но достаточно далеко, чтобы быть в безопасности. Позднее он будет вспоминать, что обычно испытывал «ужасную неохоту» покидать дом и «попусту тратить драгоценное время» по выходным, когда мог бы работать. Носсак не мог постичь, почему именно в тот раз, когда жена Мизи попросила его уехать из города, он ответил согласием. Не было «объяснения тому факту, что я и тогда не ответил „нет“», — писал он[72].
* * *
Неожиданно, на пике хаоса и смерти, все закончилось. Там, где когда-то были большие и маленькие немецкие города, на месте жилых кварталов громоздились кирпичи и камни, искореженный обгорелый металл, разбитое стекло и шершавые бетонные плиты.
Из окон уцелевших зданий или их каркасов тут и там вывешивались полосы белых простыней — импровизированные флаги капитуляции. Наблюдались нехватка топлива, продуктов, повсеместный дефицит любых товаров. Деньги стали бесполезны. Свирепствовали болезни: туберкулез, сифилис, дифтерия. Инфраструктура была разрушена, в том числе в результате бомбардировок. Миллионы беженцев находились в стране или пробивались в нее. Одни выжили в концентрационных лагерях, другие являлись бывшими подневольными работниками, третьи бежали от яростного натиска Красной армии или были согнаны с места бомбовыми ударами. Вскоре в это «общество изгнанников» планировали влиться миллионы этнических немцев, бежавших или насильственно выселенных из родных мест в Восточной Европе
