Еще когда он начинал учеником у Костюченко, как-то случайно у них разговор зашел: не обременительно, мол, тебе, знаменитому Костюченко, возиться со мной, время на меня расходовать. Костюченко сказал:
— Не тот впереди, кто обогнал, а тот, что за собой другого тянет. На этом, брат, стоим.
...Работал. Думал. Это его идея, Шеховцова, была создать в цехе школу передового опыта. Стал в ней первым педагогом и негласным директором.
...Вечером он выносит на руках Зину во двор, в скверик, садится рядом с ней и рассказывает ей про сегодняшний трудный день, про Чекоданова, Минакова и других своих учеников. А Зина тихо смеется и говорит:
— Хорошо, что ты добрый, Григорич. И красивый.
— Скажешь тоже, — смущается Шеховцов.
А он и правда красивый человек: брови вразлет, глаза ослепительной голубизны. Когда его наградили орденом Ленина, жена сказала:
— Я теперь долго жить буду. Мне силы прибыло. Ты, Григорич, еще и Героем станешь. Ты ж у меня орел.
— Какой там я орел‚— засмеялся Шеховцов. — Помнишь, когда после войны сватался к тебе, ты что сказала: росточком, мол, не вышел.
— Разве же в этом дело...
Смеркалось. Был теплый вечер. Тополиная метель струилась по мостовой. Пахло липовым цветом. Запомнился навсегда тот вечер Шеховнову. Мимо шумных стаек детей, мимо любопытных бабок на скамейках у подъездов, мимо спешащих в кино и просто так гуляющих он нес на руках свою жену, закутанную в одеяло...
И так было не один, не два и даже не десять лет...
В тот день подошел к нему старый товарищ, тронул за локоть:
— Григорич, выключи станок.
— А что? — спросил Шеховцов, но станок не стал выключать: он всегда экономил время. По лицу подошедшего понял: что-то случилось.
— С Зиной... Умерла твоя Зина...
Тянулась длинная стружка из-под резца. И вдруг оборвалась, не выдержав собственной тяжести...
А жить надо было дальше. И стал Шеховцов жить дальше. Пришла расстроенная дочка Валя за советом. Она работает после института на трикотажном комбинате. Предложили ей начальником цеха.
— Так хорошо же, — радуется Шеховцов.
— Папа, такая обуза.
— Ну а если и другой легкую жизнь начнет искать.
— Вдруг не потяну?
— Так надо же.
На работе поначалу, когда ему дали Героя, кое-кто говорил:
— Зазнается — не зазнается Шеховцов, но по разным собраниям затаскают.
Было дело: таскали по заседаниям. И поначалу нравилось, чего греха таить. А главное-то в жизни — свое. Посидит, бывает, за столом президиума, потом шепнет директору:
