— Никакая ты не скотина! Ты добрый, прекрасный кот! Лужа, скажи ему!
— Богуславский, перестань прятать свои комплексы.
— Нету у меня никаких комплексов! Я скотина по своей сути, я исчадие Ада, эгоистичный, самовлюблённый социопат!..
— Да перестань! — перебил я его лживый монолог. — Тебе нравится быть с нами! Ты тащишься, когда тебя чешут за ухом!
— Это просто блестящая актёрская игра!
— Хватит трындеть, Аль Пачино хренов! Никто тебе не верит, понял?!
— Да?! А знаете что? Знаете что?! Я пошёл! Возитесь сами со своим древесным старичьём! Мне на вас шерстью наблевать, Терезы долбаные!
И кот ушёл. На сей раз не просто растворился, а медленно удалился, чтобы мы рассмотрели то место на его тушке, куда он нас всех посылает.
— Ну и пусть себе валит. Без него справимся. Скажи, лист, может, ты что-то заметил? Куда полетела твоя Гребенюк?
— Помню! Я помню! Она прилипла к такой белой машине, полной краснолицых людей. Ей еще всегда все сигналят и грозят пожаловаться в «Добродел».
— Маршрутка номер 4! — обрадовался я. — Так. Займусь ею сейчас же.
— Я останусь контролировать эмоциональное состояние пациента, — заявила мудрая Лужа.
— А я… я буду ждать. Вас и мою Гребенюк, — прошелестел лист и тут же принялся нервно плавать вдоль береговой линии.
…Я прошёл все восемь километров по маршруту номер четыре, но ни Гребенюк, ни других одиноких опавших листов не обнаружил. Тогда я направился в автобусный парк, чтобы побеседовать с водителем маршрутки по имени Абдуррахмон.
— Здравствуй, Абдуррахмон.
— Я не Абдуррахмон, — на всякий случай ответил Абдуррахмон.
— Скажи, Абдуррахмон, а не прилипал ли к твоей машине какой-нибудь опавший лист?
— Нет, — ответил Абдуррахмон. И на всякий случай добавил: — Но у меня есть путевой лист. И патент на работу, и регистрация, и даже настоящие автомобильные права. И если вы по поводу помятого «сааба», то я тут вообще ни при чём. Потому что, напоминаю, я не Абдуррахмон.
Я осмотрел машину со всех сторон, но Гременюк не обнаружил и понуро побрёл обратно. По дороге я пытался подобрать какие-то слова поддержки одинокому листу. В голову лезла всякая банальщина. Подобрать нужные слова всегда трудно, когда ты знаешь, что ничем не можешь помочь.
…Вернулся я только к вечеру. Подошёл к Луже, открыл было рот, чтобы окатить философской банальщиной жёлтого старика… И закрыл рот. Потому что в Луже плавали два листа. Один из которых был с импозантным красным пятном в центре. Они медленно плыли, едва касаясь друг друга своими почерневшими краями и, как мне показалось, совсем не касаясь воды.
