А теперь мама прилетает в Нью-Йорк снова и снова — уже к нам как к семье, и мы с ней, гуляя по Сохо, каждый раз заглядываем в бутик свечей «Сир Трудон». Эта чудесная лавка на Элизабет-стрит — один из моих любимых аттракционов.
Не знаю, что должно произойти в жизни, чтобы я купила себе свечку за 500 долларов, но трогать их, держать и нюхать — это очень правильное удовольствие.
Трудоновские свечи — произведения искусства, они пахнут страницами истории.
По их легенде, это бренд самых старых свечек в мире, ими якобы пользовались ещё при дворе Людовика XIV.
Мне же нравится засовывать в них нос и развивать обонятельные рецепторы.
Трудоны пахнут, например, кубинской революцией, а значит — сигарами, кофе, жареными бананами и ромом. Табаком и потёртой кожей. Или сочетанием миндаля, барбекю, костра и подкопчённого мяса.
Как пахнут старинные деревянные полы Версаля?
Костры Французской революции?
Каков запах Святого Духа?
Кедра?
Скотча?
Белоснежной древесины со смолой?
Марокканского мятного чая?
Но ты уходишь оттуда в лучшем случае с одной маленькой свечкой — остальные слишком дорогие, да и зачем их много?
Мой подарок маме — свеча с запахом майской розы после дождя с чёрным перцем.
А папа — это загадка, золотистый воздух после долгого летнего дня, закат над полем и далёкое небо голубого цвета, цвета его зрачков. Сегодня уже восьмидесятилетних синих ясных глаз. Почему мне, кареглазой, перепало от них так мало?
Или это много? Всю жизнь пытаюсь разгадать папу, как квест. Такой кармический рисунок у любой дочки разведённых родителей, верно? Или не верно? Они разошлись, когда мне было восемь. Это помню точно. А в целом…
Ни одно утверждение о папе не будет с моей стороны точным, поэтому лучше не утверждать ничего, а наблюдать, да? Папа — это мне пять, и я смотрю с берега маленького озера в Литве на далёкий белый парус виндсёрфа на воде, папа наконец поймал ветер.
Папа — это мне семь, и он ведёт меня на танцы по хмурой и почти неосвещённой Москве начала девяностых. По Остоженке. В Дом учёных на «Кропоткинской». Ноги в валенках скользят по ледяной слякоти, а папа, его широкая спортивная спина, где-то там, метров на десять впереди. «Папа, подожди. Я не успеваю за тобой».
Папа — это потом пешком до Арбата и его тусклых белёсых круглых фонарей и кафе «Воды Лагидзе», где всегда шумно и битком. Папа покупает грузинские разноцветные лимонады и ачму, а я такая маленькая, что стою буквально под столом, рассчитанным на взрослого.
