Система, похоже, пуста. Мы маневрируем, перестраиваясь на подходящую орбиту, и зависаем. Общий контроль пространства на искине. ПКОшник делит дежурства с Умидой, мы все сидим тихо, как мыши под веником и ждём. Вообще-то если бы мы танцевали и орали песни — ничего бы не изменилось — заметнее бы мы не стали. Но обстановка так на нас на всех действует.
Мы висим и висим. Это морально тяжело — ничего не делать и ждать. Сидеть в засаде — это такая засада! Впрочем все люди тренированные, морально устойчивые, каждый занимается каким-то своим делом стараясь не мешать окружающим. Мы с Умидой много времени проводим вместе — просто висим обнявшись в невесомости в своей маленькой каюте натянув спальный мешок. Умида рассказывает свои истории — вспоминает, как мама водила её на танцы, как она ходила в школу, ещё что-то такое вполне безобидное. Потом в её рассказах лакуна до попадания в аварию на глайдере. Что было после аварии тоже рассказывает — не то чтобы я настаиваю, тема ей неприятна, но она от неё не уходит — и как лежала с придавленными ногами, и как готовилась умереть, и как очнулась после медкапсулы, и как осознала себя инвалидом… Но всё же Умида больше предпочитает слушать меня. Пыталась она порасспрашивать про моих предыдущих женщин, но я от темы ушёл: «Были и были, сейчас про них толком ничего не знаю. Почему расстались? Они находили более подходящих им мужчин». Умида очень внимательно меня выспрашивала про моё здоровье, про маркеры передозировки и рекомендации врача не заводить в ближайшие несколько лет детей. Ещё я не слишком охотно рассказываю про Авар — отговариваюсь, что быть чужой вещью и не принадлежать себе не слишком приятно. Вот протокол с мальчишками, которых мы плиткой тротуарной закидали, я ей сбросил. Рассказал как от толпы на выпускной прятались, вспомнил, как после выпускного аварцы-мальчишки «мужчинами» становятся.
Ожидание закончилось — в систему зашёл транспорт, пройдёт рядом и мы сможем его перехватить. Спокойно снарядились и приготовились.
— Казак! Сейчас объявимся и потом стрелять будем. Ничего не беспокоит?
— Нет, капитан.
— Тогда начинаем.
— Эй! На транспорте! Заглушить двигатель! Корабль к досмотру! — Объявил по общей волне Аязли, разгоняя корабль на траекторию атаки.
— А твоя галифатская морда не треснет? — Откликнулся аварец и попытался прибавить ход. Мы по космическим меркам совсем близко — сотня тысяч километров. У аварца пока выше скорость, но у нас меньше масса и мощнее движок. Мы идём наперерез и через полчаса сможем пустить торпеду. Аварец ожидаемо идёт на форсаже, ожидаемо ему это не помогает. Мы не сзади, а сбоку, так что минами он нас не достанет. Торпедами? Если у него есть большая, то может. Но у него скорее всего малые. Мы подходим на дистанцию уверенного выстрела. Торпеда пошла и стремительно рвёт к цели. Да, это большая торпеда, а никакая не маленькая или средняя! Для аварца это сюрприз. Противоторпеды к ней не успевают — очень уж наша атака для аварца не удобна. На самом деле определённая возможность защититься у аварца есть, если у ПКОшника твёрдая рука и железные нервы… Нет, аварский ПКОшник оплошал. Перед самым кораблём проходит разделение. Первая часть сносит щит и корёжит двигатель, вторая вырубает реактор и все системы. Наш корабль закладывает манёвр сближения с выравниванием скоростей. Это быстрее, чем лететь на челноке.
