— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Затем, что меня беспокоит случившееся с солдатом с базы Адмирум. Местность геологически неустойчива, к тому же ученые из того исследовательского института обнаружили источник излучения. Над этим работал некий профессор Мейер, но о нем в Сети почти ничего нет. Странно, поскольку он публиковал научные работы, а институт закрыли за год до войны. Журналист упоминает о нем лишь однажды, в конце статьи.
— Маркус, я знаю, что ты оригинал и любишь всякие загадки. Но сейчас у меня хватает и других проблем, кроме твоих теорий заговора. Так что любезно тебя прошу, выйди и не морочь мне жопу.
— Ясно, господин сержант. Но вы все-таки взглянете?
— Взгляну, когда будет время.
— Хочу, чтобы вы знали: врачи понятия не имеют, что случилось с Виктором Гинеком. Я случайно подслушал их разговор. А поскольку послезавтра мы будем в том же районе, мне хотелось бы кое-что выяснить.
— Блядь, Маркус, вали отсюда.
— Так точно!
Я выхожу, довольный, что сержант Голя не выбросил материалы в мусорную корзину. Возможно, через несколько минут он так и поступит, но, по крайней мере, я пытался хоть что-то объяснить. Мне хотелось бы верить, что вспышка, поразившая Гинека, — неизвестная бомба или шаровая молния. Но то, о чем говорил Масталик — проблемы со связью и работой приборов в окрестностях базы, — кажется мне весьма странным.
Я решаю привлечь на помощь других. Жаль, что Петера не интересуют мои находки — ему глубоко насрать на научные открытия и абстрактные проблемы. Вот только эта проблема отнюдь не абстрактная. В нескольких десятках километров отсюда сошел с ума наш товарищ с форпоста Адмирум, и никто не сумел ему помочь.
Четверг, 31 марта, 23.40
Я лежу на койке и таращусь в потолок. Сквозь открытую форточку веет свежим, пахнущим весной воздухом. Днем столбик термометра показывал двадцать три градуса, сейчас наверняка около пятнадцати. Я смотрю в темноту, прислушиваясь к птичьим голосам за окном. Тишину казармы то и дело нарушает хлопок двери или тяжелые шаги часовых.
Похоже, Петер тоже не спит, поскольку храпа не слышно. Он ворочается на своей койке, так же как и я, размышляя о завтрашней операции. После примерно сорокаминутного полета на «кассабианах» мы высадимся возле селения Балех и войдем в него, чтобы обыскать все дома. Если все пойдет хорошо, вертолеты заберут нас через несколько часов.
Мне никак не удается подавить тошнотворное чувство, будто что-то не так. И дело вовсе не в угрозе нападения, не в страхе перед полетом и возможностью быть сбитым. У меня такое ощущение, будто я приближаюсь к чему-то, ожидающему меня здесь с самого начала. Стоит мне об этом подумать, и по спине пробегает холодок, а в крови разливается голубой свет, как во сне, так и наяву.
