Дальнейшее было подлинным кошмаром. Бежать из Лаймхауса и благополучно возвратиться в лабораторию мне помогли слепое везение (если, конечно, кто-то по некоей странной прихоти посчитает удачей пережить ночь таких ужасов) и беспросветная тьма вкупе с туманом. Само зло, растворенное в ночи, словно черной траурной вуалью сокрыло меня от глаз преследователей. Нарбондо повезло меньше, но принятые им побои едва ли стали карой за свершенное им преступление. Если бы эти люди знали, что им содеяно, они не швырнули бы его в реку еще живым. Скорее, его поколотили просто за то, каков он есть, — как люди бездумно калечат и уничтожают крыс, тараканов или пауков.
В итоге убийство оказалось напрасным. Висельник лежит, разлагаясь на столе. Сегодня же ночью Нарбондо вновь выйдет на промысел: нам позарез нужна сыворотка.
Сент-Ив сделал паузу паузу и влил в себя полбутылки эля. Капитан сидел в своем кресле с окаменевшим лицом, точно парализованный.
— Оулсби, — поспешил добавить Сент-Ив, переводи взгляд с капитана на Джека, — был не в своем уме. Его поступок невозможно оправдать, но он объясним. То, чего он добился… то, что совершил… можно даже простить, рассуждая наиболее окольным из путей. Стоит лишь вспомнить об отраве, исподволь сочившейся в его душу. Рассказ о ночи в Лаймхаусе звучит искренним — до известной степени. Но записи Оулсби полны недомолвок, это совершенно ясно. Он сам признает это на последующих страницах. И, я бы сказал, то, в чем он признается, будет даже ужаснее, но многое сможет объяснить. Бедняжка Нелл!
Вконец окоченев при звуке этого имени, капитан со стуком поставил тяжелый стакан на дубовый подлокотник своего мягкого кресла, плеснув на него темным элем. Сент-Ив меж тем отметил, что, пока шло чтение, Кракен исчез. «Бедный малый», — думал Сент-Ив, вспомнивший о роли Кракена в событиях, что отражали записи. Даже спустя пятнадцать лет падение благодетеля слишком свежо в памяти бедного парня. Однако история заслуживала того, чтобы быть услышанной. Не оставалось ничего другого, кроме как продолжить чтение, и потому Сент-Ив вновь поднял страницы.
Меня мучают жесточайшие головные боли — да такие, что глаза, кажется, сжимаются в точку и все вокруг представляется картинкой из развернутого наоборот телескопа. Лишь лауданум[29]способен как-то облегчить мое состояние, но приносит с собою грезы более жуткие, чем даже боль в лобных долях. Уверен, эта боль ниспослана мне неспроста — первое знакомство с преисподней, не более. Сны полнятся видениями той ночи в Лаймхаусе, клыкастая ухмылка проклятой тыквы взлетает снова и снова, качается в тумане. И я чувствую, как мое тело рассыпается, словно изъеденный червями древесный гриб, и как кровь хлещет из дыры в своде черепа. Вижу собственные глаза, огромные, с полкроны, и черные от смерти и распада, а впереди бежит Нарбондо с тем жутким секатором. И я понукаю его бежать скорее! В этом вся правда. Я браню его, я шиплю. Мне нужна эта железа, я заполучу ее до исхода ночи. Подниму на ладони средство к собственному спасению.
