Дома, выходившие на узкий отрезок Пратлоу-стрит, втиснутый между Олд Комптон и Шафтсбери-стрит, выглядели жалкими в своей неухоженности.
Порой летящие годы и непогода облагораживают облик зданий, заостряя приметы ушедших времен и превращая их в свидетельства тонкого художества природы, но на Пратлоу-стрит вышло иначе. Повсюду свешивались покореженные ставни вечно темных окон, чьи рамы чудом держались на гвоздях и шурупах, почти обращенных в ржавую пыль. Предпринятая некогда попытка оживить фасады лавок веселенькой краской демонстрировала присущее маляру весьма своеобразное чувство гармонии; к тому же он уже лет двадцать как помер. Его старания сделали улицу разве что уродливее и безрадостнее, даже в сравнении с другими, а серовато-зеленая краска, год за годом облетавшая и вздувавшаяся крокодильей кожей под солнцем, которое нечасто гостило в этом неуютном месте, после каждого дождя грязными ошметками бежала по мостовой.
Пожалуй, найти целое оконное стекло было сложнее, чем обнаружить разбитое, а единственным свидетельством усердия местных жителей оставалось изъятие грязных осколков из рам подвальных окошек с последующим втаптыванием стекла в булыжники мостовой. Целью этих усилий, вероятно, было облегчить жизнь всем тем, кто предпочитал вползать внутрь домов через окна, что вполне понятно, поскольку большинство здешних дверей, пребывавших в мерзком запустении, криво болталось на ржавых петлях, избавляя людей достойных от всякого желания проникать в находящиеся за ними помещения.
Воздействие этого места под покровом дымного тумана было столь невыразимо угнетающим, что человек, свернувший сюда с Шафтсбери, непроизвольно содрогнулся. Он сдвинул глазную повязку поближе к носу, словно то была простая бутафория и ему хотелось видеть только самую малую часть улицы. Он сосредоточенно смотрел на разбитые камни мостовой, игнорируя лопотание оборванного мальчишки и оклики сумрачных фигур, ссутулившихся в тени разбитого крыльца.
Пройдя улицу до середины, человек с повязкой на глазу отомкнул одну из дверей и, шмыгнув внутрь, взбежал по ступеням темного, почти вертикального пролета. Он вступил в комнату с окном, выходившим на пустынный внутренний двор; темноту чуть рассеивали лишь тусклые огни газовых рожков дома напротив.
Туман клубился во дворе, то понемногу рассеиваясь, то закручиваясь и уплотняясь, что лишь изредка давало возможность вглядеться в комнату напротив — комнату, где стоял человек с сильно заметным горбом на спине, разглядывающий настенную карту и держащий в руке скальпель, на лезвии которого играли отсветы ламп.
