Голова болела нещадно. Казалось, что внутри меня кто-то бегает с маленькими молоточками и со всей дури молотит изнутри по костям черепа. Меня почему-то трясло, и каждый толчок отзывался дополнительной вспышкой боли.
Вокруг раздавался мерный гул, а яркий свет пробивался даже через закрытые веки. А ещё было холодно. Почему-то создавалось ощущение, что я лежу на полу абсолютно голый, но мозг категорически отказывался понимать, кому и зачем понадобилось меня раздевать. Что я, девушка с модельного агентства, чтобы меня разглядывать?
Я попытался открыть глаза, но веки категорически отказывались подниматься, вызывая лишь дополнительный дискомфорт. Я ещё раз поежился от прохлады и непроизвольной застонал.
— Во-о-от, — услышал я незнакомый удовлетворённый голос. — И приятель твой очнулся. Сейчас совсем весело будет.
— Павлик, давай заканчивать, — а вот этого товарища я знаю. Эдик Долчанов, владелец ресторана. Значит нас все-таки привезли к его брату. Блин, как же болит голова! Мысли никак не хотят собираться в кучку и ползают явно не в голове, а где-то снаружи черепной коробки.
— Да-да, Павлик, — а вот это уже Сечкин. Как всегда непонятно чем довольный и наверняка улыбающийся. — Давай уже показывай своё веселье! А то всё только балаболишь и балаболишь!
Он что, с ними заодно? Что за бред?
Громадным усилием воли я всё-таки разлепил тяжеленые веки и попытался оглядеться. Получалось, если честно, так себе. Я действительно лежал абсолютно голый, только не на полу, как подумал, а на высоком металлическом столе. Вокруг все было уставлено стеллажами с неизвестными мне приборами, от которых в разные стороны тянулись провода, а их дисплеи перекликались разноцветными лампочками.
Похоже, что мы действительно в больнице. Вот только я никак не предполагал, что мы окажемся в настоящей медицинской лаборатории. Почему мне казалось, что нас отвезут в какой-то темный подвал, или на худой конец морг, но в итоге теперь я подопытная мышь для опытов…
Кстати, Сечкин обнаружился неподалёку, причем вопреки моим предположениям и опасениям, он тоже был пленником. Рома тоже был раздет донага, вот только в отличии от меня он не лежал на столе, а сидел в каком-то кресле. Его голову стягивал металлический обруч, а в тело воткнуто сразу несколько игл, от которых в разные стороны отходили медицинские пластиковые трубки. Даже в этой ситуации на его лице плясала полубезумная улыбка, хотя, приглядевшись, я убедился, что глаза Сечкина были абсолютно серьезными.
