Одной душной ночью он мерил шагами кабинет, почти голый, в одних трусах, и бормотал себе под нос:
– Проблема… Вот ведь проблема…
Часы на столе громко тикали, подчеркивая, сколь нерасторопен он в своих попытках добраться до искомой цели. Бенни загасил сигарету и все расхаживал в тусклом свете торшера. Проблема же заключалась в том, что между людьми всегда будут разногласия и никакие указы Ну, никакие коммунистические лозунги не способны их преодолеть. На это способна лишь демократия.
– Но даже если я верю, что все мы братья и сестры, несмотря на наши различия, – бормотал Бенни, – даже если я верю в это всем сердцем, но если ты в это не веришь – если ты измываешься над моими братьями, потому что они для тебя чужаки, потому что считаешь их ниже себя, – то мне ничего не остается, как бороться с тобой, защищать людей от твоего произвола…
Он закурил очередную сигарету, с минуту задумчиво дымил, глядя в открытое окно на луну. Ветерок доносил густой аромат цветущих деревьев и дождя, теплыми каплями стекавшего с крыши. Он будто все еще в тюрьме.
– Да! – Похоже, он нащупал истину. – Человек, живущий в государстве, которое – в результате бирманизации, например, – уничтожило культуру этого человека, более не обладает правом на свою культуру. Это, по сути, тюрьма… – Бенни затянулся. – А что, если мы разделим страну на национальные государства в составе федеративной демократии? И каждое из таких государств получит определенную степень свободы?
Даже просто прознеся эти слова вслух, он впал в уныние от безнадежности, от влажности ночи и от сонма проблем, которые породит его решение.
– Все это чушь! – выкрикнул Бенни и яростно отшвырнул недокуренную сигарету. – Бирманцы никогда не уступят и клочка территории!
– Папа?
Вздрогнув, он обернулся и увидел в дверях Луизу, ее длинные косы печально свисали до пояса. Косы были данью детству, которое дочь уже переросла. Луиза была довольно рослой для своего возраста, обрела уже отчетливо женские формы, а с ними прибыли и их спутники – переменчивость настроения, повышенная чувствительность. Но в глазах ее Бенни видел все ту же детскую потребность в утешении. В последнее время дочь завела привычку заглядывать к отцу, когда он меньше всего того ожидал, она будто изучала его, пыталась понять, какая его часть уцелела, – какая часть отца, которого она знала прежде, продолжает существовать в этом доме, в самой этой жизни, которую они все пытаются возродить.
