Армейский джип несется на высокой скорости. Военные и полицейские патрули, замершие за ними толпы, не знающие о судьбе своего премьер-министра. Машину спешно впустили, ворота тюрьмы затворились. Обыскали нас дважды, сначала перед выездом из Сихалы, затем здесь, в тюрьме Равалпинди.
— Почему вас впустили обеих? — спросил отец. Мать молчит.
— Последнее свидание? — понимает он.
Мать не в силах говорить.
— Наверно, да, — отвечаю я.
Он повернулся к начальнику тюрьмы, стоявшему рядом снами.
— Это последнее свидание? — спросил его отец.
— Да. — Ему явно неприятно выступать носителем этой вести.
— Дата назначена?
— Завтра утром.
— Во сколько?
— По тюремному распорядку в пять утра.
— Давно известно?
— Вчера пришел приказ, — неохотно сообщает начальник тюрьмы.
Отец смотрит на него:
— Сколько времени на свидание?
— Полчаса.
— Но по тюремному распорядку час.
— Полчаса, — повторяет он. — У меня распоряжение сверху.
— Распорядитесь, чтобы я смог принять ванну и побриться, — говорит ему отец. — Мир прекрасен, и я хочу покинуть его чистым.
Полчаса. Полчаса, чтобы попрощаться с человеком, которого я всю свою жизнь любила больше всех на свете. Грудь сжимают тиски. Я не должна плакать. Не должна сломиться и усугубить душевные муки отца.
Он сидит на брошенном на пол матрасе, стол и стул из камеры убраны.
— Возьми, — он передал мне книги и журналы, которые я приносила ему. — Не хочу, чтобы они рылись в моих вещах.
Отдал мне и сигары, принесенные юристами.
— Одну оставлю на вечер, — сказал отец. Он также оставил флакон одеколона «Шалимар». Хотел отдать мне соскальзывавший с пальца перстень, но мать убедила не делать этого сейчас.
— Ладно, пока оставлю, но потом пусть отойдет Беназир.
— Я смогла отправить записку, — прошептала я ему, не обращая особенного внимания на настороженно прислушивавшегося начальника тюрьмы. Рассказала о своих уловках.
— Молодец, прирожденный политик, — расшифровываю я выражение отцовского лица.
Освещение в камере тусклое, видно плохо, детали расплываются. В предыдущие свидания нас впускали в камеру, в этот раз жмемся к дверной решетке, шепчемся.
— Моя любовь и наилучшие пожелания остальным детям, — говорит он матери. — Скажите Миру, Санни и Шаху, что я старался быть им хорошим отцом и хотел бы с ними попрощаться.
Мама кивает, но сказать что-либо не в силах.
— Вы обе много страдали. Но теперь, раз уж они меня убьют этой ночью, я хочу, чтобы вы жили свободно. Уезжай те из Пакистана, пока не действует конституция и не отменили военное положение. Поезжайте в Европу, если хотите жить в мире и покое, начните новую жизнь. Я вам даю раз решение. Уезжайте.
