После окончания института мы были с ним младшие научные сотрудники. Сидели в одном отделе. Мы с ним считали себя учеными-физиками, нас там считали мальчиками. Предполагался, правда, научный рост: аспирантура, диссертация, должность старшего научного сотрудника и так далее соответственно. Но в аспирантуру желающих и кроме нас хватало. Число диссертантов ограничивали, а желающих увеличивалось. Диссертация мне попросту не нравилась. Готовить ее полагалось три года, писать не менее ста страниц стилем, похожим на подстрочный перевод с иностранного, иначе его не признавали научным. Был я у них на защите. На банкет меня приглашали. Родственники тащили туда салаты и бутерброды. Потом диссертацию долго аттестовывали, потом еще чего-то ждали. И так всю жизнь надо было ждать и надеяться.
А хотелось, не теряя времени, найти себе такое дело, чтобы я в нем был царь и бог. И чтобы всегда мог сказать: вот тут я сделал все, что мог.
Я стал писать повести и рассказы и вскорости ушел из института.
Вот иду сегодня по улице и вдруг.
– Ух ты, какой стал! – сказал Миша и подергал меня за куртку.
Сам он был одет в костюм, который считался очень модным десять лет тому назад.
– Помнишь, как вместе с тобой сидели? – говорю.
– Я и сейчас там сижу, – говорит.
– Защитил диссертацию?
– Пока нет, но в ближайшем одна тема мне светит.
– Окончил аспирантуру?
– Мы в первую очередь матерей-одиночек пропускаем. Но скоро моя очередь подойдет.
– Женат?
– Конечно. Только моя жена мечтает быть матерью-одиночкой.
– Ты шутишь? – говорю.
– Нет, я серьезно, – говорит Миша.
Он наверняка считает себя преданным науке. В нем видно упорство и самоуважение. Меня же он, видимо, считает в науке неспособным, несостоявшимся. Немного хорохорясь, говорит:
– Я слышал, ты стал писателем?
– Ага, – сказал я.
– Как тебе удалось?
– Напиши повесть или роман, и тебе удастся, – сказал я.
– Так сразу и удастся, что ли?
– Пишешь…
– А дальше?
– Несешь к редакторам.
– И как они? Ничего?
– Первый редактор меня попросту игнорировал. Второй отклонил. А третий сказал: «Молодых почти не печатаем, трудности с бумагой».
– Ну, а ты?
– «Ну и что, – говорю. – Я и без вас это знаю».
– Так и сказал? А дальше что было?
У Миши загорелись глаза. Ему было интересно слушать. И я дальше сказал:
– Следующий редактор встретил меня с неожиданным пафосом: «Голубчик вы наш, жили мы без вас до сих пор, и, как видите, неплохо жили, чего же вы хотите?» – «Хочу, чтобы напечатали», – говорю. «А-а-а, все этого хотят. Но ваши произведения не имеют педагогической подкладки, которая совершенно необходима нашему читателю, о котором, как вы сами понимаете, мы должны заботиться». Упрек основателен. Крыть нечем. Стал перестраиваться. Но трудно давалось. Каждый раз не был уверен, что необходимая «подкладка» появилась. Мучился.
