— Я не могу поверить своему счастью! — Карен всегда выказывала склонность к пафосу.
— Да. Только это меня здесь держало. — Мок сел на диване и начал искать на ощупь ночной столик и портсигар.
— Иду упаковать все чашки и твои шахматы. — По шелесту шелка понял, что Карен надела халат. — А потом приду к тебе, и мы проведем одну из последних ночей в Бреслау.
Он слышал, как Карен суетится по гостиной, как звенят чашки, оборачиваемые войлоком и газетами, а потом из его кабинета раздался стук фигур, засунутых внутрь шахматной доски. Уже погружался в сон, когда из прихожей он раздался пронзительный крик жены.
Он встал, поблагодарив Бога за этот боевой клич, который его разбудил и не позволил заснуть с папиросой во рту. Карен дальше кричала, Мок затушил папиросу в пепельнице, к крику жены присоединилась служанка. Мок трясущимися руками руками зажег свечу, натянул брюки и без маски и тапочек выскочил в прихожую.
Когда он увидел причину крика обеих женщин, перестал благодарить Бога. В мерцании свечей было видно отрезанную руку. Кто-то через щель для писем всунул тонкую девичью руку.
Карен перестала кричать и смотрела на мужа. Она знала, что эта ночь не будет последней ночью в Бреслау, знала, что ее упрямый муж не успокоится, пока не схватит преступника, который подбрасывает ему отрезанные девичьи руки, знала, что сейчас — когда на него взглянет — увидит неподвижные темные глаза: безжалостные и бесстрастные, как всегда.
Она смотрела и ничего не могла распознать. Он успел надеть маску.
Он подошел к отрезанной руке и завернул ее в чистое белое кухонное полотенце с надписью «Erwache und lache»[16].
Тяжело сопя, он сел в своем кабинете. Служанка Марта улизнула в подсобку.
Карен села напротив мужа на кресло, в котором отдыхал профессор Брендел.
Она ненавидела сегодня этой воняющего водкой философа за то, что забрал ее мужа на весь день.
Эберхард смотрел куда-то в сторону, когда сказал:
— Я сегодня обещал тебе, что мы уедем как можно скорее из Бреслау?
— Так сказал в постели, после того как мы занимались любовью, — прошептала с надеждой в голосе Карен. — Сдержишь свое слово?
— Нет. — Он встал и прижал ее крепко к груди.
Он чувствовал на руках и лице царапанье ее ногтей, он чувствовал ее слезы на своей груди, чувствовал боль и печаль, он хотел и должен был чувствовать ее жалобу на свое горе.
Мок не благодарил уже Бога ни за что.
