— Знаешь, это не быки, а звери, — рассказывал он, — я устану, а им хоть бы что…
Уже давно затих стан. Спали мальчишки, доносился тяжелый храп из соседней будки, где жили взрослые, а Мишка все ворочался, вздыхал, и вздохи его мешали мне заснуть. Из-за матерчатой перегородки слышалось невнятное бормотание Марты.
В станице она живет недавно, приехала с Украины, но мы уже привыкли к Марте, потому что она любит нас. За столом старается налить мальчишкам лапши покруче и всегда приговаривает какие-то смешные слова.
— Ешь добре — дивчины гарни любить будуть, — говорила она мне вчера. — Таки, як Мария, — и указала на нашу учительницу.
Я поперхнулся и еще ниже уткнулся в чашку.
— Что вы говорите, Марта! — упрекнула повариху учительница. — Это же дети.
— Ну що ж диты. Хиба я погане кажу?
И правда, ничего плохого мы от нее не слышали — наоборот, накормив бригаду, Марта часто зажигала в своем уголке коптилку и кому-то зашивала рубашку, кому-то пришивала пуговицу.
Я лежал, слушал Мишкины вздохи и думал о поварихе Марте, думал, ничего не зная о ней, просто вспоминал ее смешные слова, ее рассказы про Днепр, про белые хаты и сады…
Тихо скрипнула дверь, послышался шорох и осторожные шаги. Потом донесся испуганно приглушенный вскрик и мужской шепот. Слов нельзя было разобрать, а шепот все убыстрялся, становился сердитее, и вдруг Марта строго крикнула:
— Уйди, дядько! Чи можно так?
И голос Исая со смешком:
— Ну какой я дядька? Мне ишо и пятидесяти нет…
— Видчепись!
И опять шепот, торопливый и жалкий.
— Не ломайся, — зашипел Исай.
— Уйди! — снова крикнула Марта, и что-то звонко хлопнуло.
— Ты слышишь, Толька? — приглушенно позвал Мишка. — Слышишь?
Я не ответил, мне было стыдно, так стыдно, что хотелось кого-нибудь избить или зареветь в голос.
Дверь опять скрипнула, и торопливые шаги стихли.
День шел за днем. Тетя Маня еще болела, и Мишку посадили на лобогрейку, погонычем у него стал Колька Клок. Их приравнивали к взрослым, Мишкина фамилия даже стояла на Доске показателей. Каждый день они скашивали больше всех, и скоро Мишку записали на самом верху доски. Его все хвалили: и бригадир, и Марта, и Мария Ивановна. Мишка смущался, но отвечал с достоинством:
— Стараемся…
На десятый день к вечеру, когда мы собрались ужинать, к полевому стану подкатил на тачанке Буланкин. В своем неизменном кителе и кирзовых сапогах председатель был похож на военного. Он подошел к столу, левой рукой поздоровался с каждым из нас и присел на краешек скамейки.
