Председатель одернул зеленую гимнастерку и, выпрямившись, шагнул от стола ближе к партам.
— Дорогие товарищи, учащиеся Родничковской семилетней школы, — громко и отрывисто начал он, — сегодня, восемнадцатого августа сорок второго года, враг отошел от Дона и подступил к Сталинграду. — Буланкин говорил громко и строго, будто отдавал команды. — Ваши отцы и старшие братья в эти часы героически сражаются, и они победят, — он стукнул культей по парте, и веко левого глаза, там, где синел глубокий шрам, задергалось. — Они победят, — он опять стукнул по парте, — потому что ни на одном земном шаре нет и не будет таких людей, как мы…
Вовка Волдырь, кругломордый парнишка, толкнул меня в спину и прошептал:
— А сколько земных шаров?
— И мы с вами — тоже советские люди, — продолжал Буланкин, — и будем всячески помогать фронту. Сейчас во что бы то ни стало нам нужно убрать хлеб, и в первую очередь — с оборонных полей. Скосили мы пока мало. Кто постарше, сядут на лобогрейки, а остальных поставим на ток… Одним словом, через час все, как один, в степь. Предупредите домашних и опять сюда… Сейчас вы — главная опора тыла! — закончил он и сел. Но тут же поднялся: — Да, забыл: это вам подарок от колхоза. — Левой рукой он неловко вытащил из-под учительского стола плетеную корзину и снял с нее газету. Корзина была с виноградом.
— Ура-а! — прокатилось по классу, и кое-кто даже вскочил с места.
Но Аркадий Петрович поднял руку:
— Тише. Все получите… По одной кисти… И еще вот что: с вами вместе поедет Мария Ивановна…
— Ура-а-а! — опять закричал класс.
Мария Ивановна нас еще не учила, она вела немецкий язык, а у нас его пока не было. Но мы знали, что эта учительница никого никогда не ругала, не водила к директору, всех называла на «вы». Она краснела и растерянно моргала, если кто-нибудь из учеников грубил ей. Ехать с такой учительницей в степь было одно удовольствие…
В бригаде нас с Мишкой разлучили. Его поставили погонычем быков к глухой тете Мане, они косили на лобогрейке. Мы, четвероклассники, крутили на току веялку. Это только поначалу она кажется легкой и вращать ее колесо одна забава. Но через полчаса начинает ныть в локте, потом деревенеет плечо, на ладонях пузырятся кровяные мозоли, и к вечеру уже не чувствуешь ни рук, ни спины и ничего вокруг себя не видишь, кроме мельтешащего перед глазами колеса. В сумерки, когда Марта-хохлушка поставит на длинный дощатый стол большие миски с хлебовом, ложка вываливается из рук, такими они становятся непослушными.
