Возле леса встретился Колька Клок. Он старше меня и даже старше Мишки, но все еще ходит в четвертый класс, потому что в каждом сидит по два, а то и по три года.
Колька привык к этому и даже придумал оправдание: со смехом говорит, что у него больная голова, и в доказательство показывает белый клок волос на затылке.
— Лазили в моих закиднушках? — хмуро спросил Клок, загородив нам дорогу.
— Нужны они нам, — отозвался Мишка и лениво цвикнул слюной.
— В нас немецкий самолет стрелял, — похвалился я.
— Загибай! — не поверил Клок.
— Больно надо…
— Побожись, — пристал Клок.
— Клянусь матерью и отцом, — выпалил я.
Клок растерянно заморгал:
— Чего это он?
Мишка с достоинством хмыкнул:
— А что мы, не русские, что ль?
— Он листовки бросал, а мы их рвали.
— Тоже мне — бойцы, — протянул Клок и пошел дальше. И было видно: он завидовал, что за нами, а не за ним гонялся самолет.
— Эй, — крикнул Колька, — завтра собирайтесь в степь. Все пацаны поедут…
На закате в станицу вошла конница. Изо всех дворов сыпанули люди к школе, где остановились бойцы. Я сидел на крыльце и шелушил кукурузу, собираясь ее молоть на ручной рушке. Уходя на ферму, мать наказывала намолоть на кашу. Только принялся за работу, как пришлось бросить все и бежать к школе. Вся площадь была запружена военными на лошадях и родничковцами. Играл духовой оркестр. Пробившись в середку, я раскрыл от удивления рот. Под музыку танцевал высокий, белый, как снег, конь. Он выделывал такие коленца, что люди только ахали. Конь то шел, поднимая передние ноги в такт музыке, то начинал плавно кружиться, развевая пушистый хвост. Молодой лейтенант сидел на нем, почти не держась за повод, и улыбался, поглядывая на удивленных до крайности людей.
А родничковцы всё подходили. Женщины хватали за рукава военных и о чем-то расспрашивали их. Из ближних дворов несли лепешки и прямо в горшках топленое молоко. Председатель колхоза Буланкин стоял возле черной «эмки», втолковывал что-то лысому грузному командиру и показывал култышкой правой руки на далекий лес, за которым был Дон.
Вдруг возле автомобиля засуетились, забегали и над площадью прокатился зычный голос лысого:
— По ко-о-ням!
Через несколько минут о конниках напоминала только густая пыль, плавающая на улице, да следы от кованых сапог.
Родничковцы потянулись к своим домой. Я тоже вспомнил про кукурузу и пустился бегом, надеясь до прихода матери сделать дело. Но у моста меня остановил Мишка, оказывается, он тоже был на площади. Конопины на его лице так и светились, таким радостным я его давно не видел. Он поманил меня под мост.
