.
Но дни сменяли дни, а череп так и не заговорил. Железные губы молчали, железные глазницы оставались тусклыми. Однажды, когда Роджер сочинял письмо к Дунсу Скоту в дальнюю колонию, в маленькой келье неожиданно зазвучал надтреснутый, хрипловатый, нечеловеческий голос.
– Время есть! – произнес череп, лязгая челюстью.
– В самом деле, время есть, – ничуть не удивившись, ответил doctor mirabilis[4] – Ведь не будь времени, ничто в мироздании не могло бы свершаться…
– Время было! – воскликнул череп.
– И в самом деле, время было, – согласился монах. – Ведь время – это воздух для событий. Материя существует в пространстве, а события – во времени.
– Время прошло! – прогудел череп голосом, глубоким, как церковные колокола, – и разбился на десять тысяч кусков.
– Это предание, – провозгласил старый Гаскел Ван Мандерпутц, захлопывая книгу, – и натолкнуло меня на идею сегодняшнего эксперимента. Надеюсь, Дик, вы далеки от мысли, что Бэкон был средневековым мракобесом вроде того пражского раввина, создателя Голема. – Голландец погрозил мне своим длинным пальцем. – Нет! Роджер Бэкон был великим естествоиспытателем: он зажег факел, который его однофамилец Фрэнсис Бэкон подхватил четыре столетия спустя и который теперь вновь зажигает Ван Мандерпутц.
Я почувствовал замешательство и легкий страх, совсем как послушник в легенде.
– Я даже не побоюсь сказать, – продолжал профессор, – что Роджер Бэкон – это Ван Мандерпутц тринадцатого века, а Ван Мандерпутц – это Роджер Бэкон двадцать первого столетия. Его Opus Majus, Opus Minos и Opus Tertium[5]…
– В этих трудах вы нашли описание своего робота? – я указал на неуклюжий механизм, который стоял в углу лаборатории.
– Не перебивайте! – рявкнул Ван Мандерпутц. – Я буду…
В этот момент массивная металлическая фигура произнесла нечто вроде: «А-а-г-расп!» – и, высоко подняв руки, шагнула к окну.
– Что за черт! – воскликнул я.
– Наверное, по переулку проехала машина, – равнодушно пояснил Ван Мандерпутц. – Так, значит, как я говорил, Роджер Бэкон…
Я перестал слушать, сохраняя на лице выражение полнейшей заинтересованности. Мне это было нетрудно, как-никак я уже несколько лет был студентом самоуверенного голландца. Пожирая профессора глазами, я думал вовсе не о мертвом Бэконе, а о весьма живой и теплой Типс Альве. Вы наверняка знаете этого маленького белокурого чертенка, который выкидывает антраша на телеэкране вместе с толпой не менее темпераментных девиц из Бразилии. Хористочки, танцовщицы и телевизионные звезды – это моя слабость; возможно, какая-нибудь моя прапрабабушка тоже была из таких.
