— А Париж мы назовём Германиком? — вернул я шпильку.
— Зачем? В честь меня и так названа целая страна в старом мире — Германия.
— А ты изменился, Герман. Помню, ты был немногословным, даже немного замкнутым, когда попал сюда. А сейчас шутишь, подкалываешь, матросов гоняешь матами. Я столько ругательств на русском не знаю, сколько ты.
— Я их модифицирую, Макс, — американец реально развеселился, — в русском языке любое слово можно сделать матерным, если есть желание.
— А в английском нет?
— А что в английском? — Тиландер пожал плечами, — одно знаменитое «fuck». То ли дело в русском: только член можно назвать двадцатью способами, а вагину так вообще сотней слов.
— Да, Герман, ты походу больше русский, чем я, — весело отозвался на его философские размышления.
— Не русский, Макс, а Рус. Русские, американцы, французы, арабы остались в той Земле, откуда мы родом. А здесь есть всего три нации: Русы, кроманьонцы и неандертальцы.
— Ты забыл карликов, — Бер, внимательно слушая наш диалог, ввернул фразу.
— Карлики — неандертальцы, — невозмутимо парировал американец.
— А почему не кроманьонцы, — мне стало любопытно, как он выкрутится.
— Они светлокожие, и у них внешнее сходство с нашим Санчо, поэтому он так с ними игрался. — На минуту я даже опешил: а ведь есть сходство в чертах лиц.
«Они хорошие, из нашего народа», — больно ворвалась в голову мысль Санчо, лежавшего рядом с закрытыми глазами.
«Поэтому ты не почувствовал в них опасности», — сквозь боль послал ответ.
«Да».
«И дал бы им убить меня, потому что они из твоего народа?», — не удержался от подколки, а спустя мгновение чуть не скорчился от боли из-за потока разгневанных и обиженных импульсов неандертальца, смертельно обиженного моим вопросом.
— Макс, Макс, что с тобой? — открываю глаза. Я лежу на палубе, а надо мной обеспокоенные лица Бера, Тиландера и парочки матросов.
«Прости Макш, я случайно», — голос Санчо преисполнен печали и отчаяния.
«Все нормально, сам виноват, глупости не следовало говорить», — кряхтя поднялся на ноги.
— Все нормально, просто немного поговорили с Санчо. Бер, остынь, это всё моя вина, — осадил сына, глаза которого пылали яростью. Бер хорошо относится к неандертальцу, но после телепатических сеансов я всегда замечал, что он злится. Меня эти сеансы выворачивали, такое общение мы с Санчо свели к минимуму. Неандерталец ушел на корму, он всегда так делал после подобных контактов. Первое время я не мог понять причину, пока чисто случайно не догадался. Санчо испытывал угрызения совести за боль, что мне причиняла телепатическая связь с ним.
