Когда я подошел, фигура не проявила ко мне ни малейшего интереса. "Не продавец", - подумал я и все-таки спросил:
- Какие у вас... - я замялся, - цветы?
- Хвасдыки, - с сильным кавказским акцентом сообщила фигура. - Двадцат рублэй.
У меня в записной книжке лежало сорок, и это было все, что осталось от последней получки. Один цветок покупать не хотелось - не тот эффект. Два только покойнику. На три - не хватало.
"Обидно", - думал я. Время уходило, и все опять рушилось.
И тут я увидел ещё фигуру и двинулся к ней. Смуглая женщина с очень черными волосами под белой вязаной шапочкой выбралась из-под прилавка.
- У вас какие цветы? - спросил я безнадежным голосом.
- Хризантемы, - женщина выпрямилась и убрала руки в карманы пальто, пятьдесят за три штуки.
"Последний шанс", - понял я и выпалил:
- За сорок не отдадите?
- За сорок? - переспросила она и тут же согласилась: - Отдам. Только они у меня в камере хранения. Вы торопитесь?
- Да... вообще-то.
- Сейчас, - сказала черноволосая и, выйдя из-за прилавка, быстро пошла к вокзалу.
Я проводил её взглядом, посмотрел на часы: времени в обрез. Стоять было как-то совсем неинтересно и холодно, и я пошел следом. Торговка уже говорила с кем-то у окошка камеры, потом подошла к двери, некоторое время ждала, наконец, изнутри открыли. На льдистый асфальт упала полоска света. Я снова посмотрел на часы, потом через неплотно закрытый дверной проем на черноволосую, как она стаскивает с верхней полки большую картонную коробку и, уходя, сует рубль парню-кладовщику. Коробка была, естественно, легкой, но крайне неудобной, однако помогать цветочнице казалось совершенно неуместным, тем более, что, завидев меня, стоящего возле дверей, она услужливо заторопилась, а шла при этом уверенно, не оскальзываясь на лужах и не перехватывая свою неуклюжую ношу.
"И что она так суетится?" - недоумевал я.
А женщина, словно читая мысли, сказала:
- С первым покупателем всегда надо так. Первому покупателю во всем уступать надо. Тогда торговля хорошо пойдет.
- А-а, - понимающе протянул я. - Понятно.
Мне ещё ни разу не приходилось быть первым покупателем на рынке.
Минуты бежали, и казалось, что, как цветочница ни старается, все происходит все равно слишком медленно. Узел на коробке не захотел развязываться, и я уже полез за своим перочинным ножиком, когда она сама разрезала веревку, сверкнув чем-то в темноте.
Большие, белоснежные, легкие, как пена, примятые от долгого хранения и все же пушистые шары на длинных зеленых стеблях, наконец, оказались у меня в руках, заботливо обернутые в две газеты, и, бросив на ходу "спасибо", я поспешил к метро.
