Тут появляется Нежное Создание, и разговоры приобретают фрагментарный безматерный характер. Созданию от пятнадцати до двадцати, точнее сказать трудно. За пару лет никто не удосужился выяснить ни его возраста, ни рода занятий, ни даже имени. В любом случае оно годится большинству из присутствующих в дочери, а Вольфовичу — во внучки.
Создание, как обычно, облачено в обтягивающие минишорты и кислотного оттенка топик, почти не скрывающий двух выпуклостей спереди и цветной татуировки в виде дракончика, поднимающейся по хребту откуда-то из межъягодичной щели (уф-ф!).
Создание начинает невозмутимо разминаться, задирая гладкие до умопомрачения ножки возле шведской стенки. Шустрик, который имеет дочь примерно такого же возраста, приседает с отсутствующим видом. Аркадий Вольфович на правах эксперта и старого импотента иногда дает Нежному Созданию советы физкультурного содержания. Зеба и Хан отрешенно пыхтят.
Стонет железо. Стонет либидо. NN беззвучно выдыхает тоску по женскому телу. Нежное Создание имеет к этому весьма опосредованное отношение. Оно — не более чем символ упущенных возможностей и заведомых невозможностей. Последние проистекают из сложного характера NN. Томления плоти надежно отделены от его второго «я» ширмой с надписью «Мертвым уже ничего не надо», и, хотя у него давненько не было бабы, он не испытывает по этому поводу никаких затруднений — выше пояса. Мысль о том, что в любой момент он может набрать один из трех телефонных номеров на выбор и снять озабоченность, вселяет в него оптимизм ближнего прицела, а это благотворно воздействует на его настроение.
Итак, он качает пресс, глядя попеременно то в небо на инверсионный след пролетающего лайнера, то на задорно подпрыгивающие грудки Создания, которое ловко упражняется со скакалкой. Оба зрелища по-своему прекрасны. NN задает себе вопрос, отчего ему ну абсолютно не хочется путешествовать или, скажем, познакомиться с Созданием поближе. Эдакое старческое высокомерие. Или уже слабоумие? Сколько себя помнил, он будто болтался где-то в вакууме вдали от обычных стимулов и стимуляторов. И это при том, что образ жизни он вел вполне оседлый. С рождения жил на суходоле, в городе, недостаточно старом, чтобы тайна времени сгустилась и проступила сквозь камни, и лишенном вида на океан, беспрестанно повторяющий приговор вечности. Помнится, в юности он было до того романтичен, что пытался мастерить модели парусников. Каким же разочарованием было для него узнать, что земля кругла, словно ноль! В убожестве глобуса ему уже тогда чудилась насмешка: вот и беги по кругу, а в конце вернешься туда, откуда вылез — в слабоумие, памперсы, абсолютную зависимость от братьев по разуму. Концепция бога, с которой его позже ознакомили, доказывала лишь человеческое ничтожество: до чего все плохо, если возникла нужда изобрести себе в утешение свое же всемогущее подобие! С тех пор все утекло, как талый снег; осталось только скромное пожелание умереть по собственному выбору.
