А что же я?
Я снова перевел взгляд на свои состарившиеся ладони. Вспомнил фразу, которую велел произнести Шэд, и глухо выругался вслух. Хриплым, скрипящим, как несмазанная телега, голосом, в котором с еще большим ужасом узнал голос мертвого старика.
Это что же получается… я – теперь он?!
Словно почувствовав мою слабость, из глубины души снова вынырнули непрошеные воспоминания, и я со стоном схватился за голову, когда они с новой силой обрушились на мой и без того измученный разум.
Далекое детство, учеба под руководством травника-отца, отрочество и юность, наполненные бесшабашным весельем, спокойная зрелость, полная осознания собственной важности, работа, дом, семья, переломы, травмы, ушибы и болезни, множество знакомых и одновременно чужих лиц, кажущихся бессмысленными на первый взгляд событий и разговоров…
Информации было так много, что у меня едва искры из глаз не посыпались от усилий хоть как-то ее сдержать, чтобы сохранить свою собственную личность от разрушения. Я почти тонул. Чужие воспоминания, перемешанные с такими же чужими, но до отвращения настоящими эмоциями, угнетали, подавляли и грозили надвое расколоть мою взвывшую от отчаяния душу. Но через какое-то время поток чужого сознания стал тише, легче и свободнее. Затем ощущение, что меня сейчас раздавит, ушло. А когда я смог отдышаться, поток чужих воспоминаний и вовсе схлынул, оставив после себя чувство непередаваемой горечи, безмерной слабости и неимоверного облегчения от мысли, что эта пытка все-таки закончилась.
– Шэ-эд, – просипел я чужим голосом, с трудом удерживая вертикальное положение. – Шэд… су-у-ука… что ты со мной сделал?!
Рядом раздались тихие шаги.
– Ты хотел быть человеком. И я дал тебе такую возможность.
– В кого ты меня превратил?! Думаешь, ЭТО – предел моих мечтаний?!
Согнувшись в новом приступе безудержного кашля, я выплюнул из себя еще один кровяной сгусток, а затем поднял на собирателя слезящиеся глаза.
Я чувствовал себя бесконечно дряхлым, тяжело больным стариком, для которого даже встать с колен было сродни настоящему подвигу. Все мое тело буквально вопило, что еще немного, и оно задохнется от немощи. Меня шатало, качало. Левый глаз почти не видел. В правом тоже поселилась какая-то муть. Звуки доносились до меня словно сквозь ватную подушку. Боль в груди, правда, поутихла. Кашель тоже унялся. Но я каждой клеточкой своего тела ощущал то самое отвратительное чувство беспомощности, которое успело коснуться меня в прошлой жизни, – характерную, неистребимую, день ото дня растущую немощь, которая всегда сопровождала неизлечимую и давнюю болезнь.
