Минусы? Есть, как им не быть. Когда ты знаешь недоступное, пока недоступное большинству, когда ты сталкивался с ним… оказаться без зрения не просто плохо. Это смертельно опасно, учитывая тех, кто пока является врагом, волей-неволей играющим роль добычи. Добычи, считающей себя охотником. Хотя, вряд ли кадавр может что-либо считать. Но, опять же, мне не дано знать этого. Разбираться в работе субстанции, находящейся в их черепных коробках – это не ко мне.
Мне вполне хватает знать о надвигающейся на нас беде, справиться или остановить которую невозможно. Разве что спалить весь мир, вместе с обитателями, не больше и не меньше. Можете считать подобный взгляд проявлением любого расстройства психики. Будет ли мне дело до этого в момент, когда чьи-то зубы вгрызутся в ваше горло? Почему еще? Хм, дайте подумать. Просто у Зла разные лица. Порой они очень красивы и запоминаются на всю жизнь…
Намного раньше -1: necroticism
Я сглотнул, прогоняя по пересохшему горлу вязкую слюну. Прижался вспотевшим лбом к ржавой балке перекрытия, чувствуя, как горит кожа. Дышать нужно тихо-тихо, стараться не сопеть и двигаться как можно тише. И ещё нужно постараться не чихнуть, хотя это очень сложно. Вокруг много пыли и паутины, и засохших мышиных катышков, перьев и светлых потеков, оставшихся от когда-то и кем-то построенной голубятни. Пахло здесь, под самой крышей, отвратительно: и кисло, и едко, и как-то ещё. Может, дряхлостью здания? Да какая разница, ведь сейчас запах, поднимающийся снизу, перебивал все. Густой, тяжелый и сладковатый, дурманящий голову, заставляющий сердце стучать быстрее, хватать воздух широко открытым ртом. Хотя и не только он. Там, внизу…
Старые, с облупившейся краской, синей и красной, доски пола спортзала исчерчены мелом, взятым, наверное, в комнате вожатых. Извивающиеся червяки непонятных надписей, напоминающие арабески из красивой книжки «Тысяча и одна ночь», которую совсем ещё недавно брал в детской библиотеке. Книгу давали не всем, но библиотекарь Валентина Петровна меня всегда любила и подсовывала самые интересные новые поступления. Только там они казались красивыми, а здесь, в трухлявом здании спортзала, нет. Все надписи шли по самой границе двойного круга, под снятым баскетбольным щитом.
В центре красовалась звезда из соединяющихся прямых линий, один в один как те, что рисовал на «хвостах» бумажных самолётиков, пускаемых в детсаду. По ее краям темнели взятые из столовой лагеря старые эмалированные миски, в которых тихо тлело что-то, из-за чего сюда, под крышу, поднимался этот самый тяжелый и дурманящий запах. И еще вокруг блестело огоньками много свечей. Коротких и длинных, толстых и тонких, совсем почти оплавившихся стеариновых огрызков и новеньких, ароматических, глупо-красивых, разных. Мерцали, горя ровно и ярко, давая достаточно света и рисункам на полу, и разложенным матам.
