Но вдруг Глеб широко и искренне улыбается:
– Да ладно тебе, я пошутил, не пугайся! – почти смеясь, говорит он, – просто всё выдумал!
– Как? – говорю онемевшими губами.
–Ты когда спала, пальцами шевелила, как будто печатаешь, а пока нес тебя в дом, что-то без остановки бубнила про работу.
–Да ладно… – у меня вырывается вдох облегчения, – а я уже подумала, что…
Не договорив, я покачиваюсь на стуле и заливаюсь хохотом.
– Видела бы ты своё лицо! Прости, если напугал, не смог сдержаться и не пошутить!
Глеб тоже начинает смеяться и, поставив чашку, касается пальцами моей руки.
Мурашки пробегают снова.
– Я тоже офисный работник, хоть сейчас и не похож на себя обычного. Но суета утомляет – без этого дома я уже давно сошёл бы с ума.
Почему-то я не убираю руку, продлевая прикосновение, и ещё раз обвожу взглядом дом.
Маленькие окна вместо панорамных витражей, старая люстра вместо длинных ламп дневного света, деревянный стол вместо блестящего офисного пластика.
Всё очень простое, скромное и такое… настоящее.
Пожалуй, я могу понять, чем ему нравится здесь.
Мама говорила тошнотворно спокойным тоном и объясняла, что мои страхи, срывы и злость – нормальны. Что если я не могу спокойно реагировать на её отношения с другом – пусть будет так. Пусть моя злость выходит наружу, и так она уйдёт, а вместе с ней уйдёт и ревность
Ревность!
Какая глупость, считать мое отвращение ревностью!
Считать, что плевок в наш маленький неприкосновенный мир, разлом нашей семьи – ревность!
И ладно, если бы всё треснуло случайно, по воле случая, но нет. Мама своими собственными поступками ломала наше счастье, а в трещины и дыры совал свои ручищи «друг».
Стоило мне представить их вместе, целующимися или обнимающимися, как тело начинало знобить, и подкатывала тошнота. Хотя при мне они не позволяли себе даже за руки держаться, но мое воображение дорисовывало все отвратительные подробности, стоило другу перешагнуть наш порог.
Мама говорила со мной так, как говорят с сумасшедшими. И вместе со злобой приходило разочарование.
Моя трепетная, нежная, красивая мать позволила чудовищу приблизиться к себе. Допустила его в свою жизнь, прониклась к нему чувствами и решила осчастливить своим присутствием.
Дура! Какая же она дура! Ведь это так грязно и глупо!
Зачем она портит свою безупречность и растрачивает себя на какого-то урода?!
Ведь нет ничего чище и светлее, чем любовь к своему ребёнку! Почему ей мало этой чистейшей благородной нашей любви?!
