Якову вдруг стало ясно всё. Ермак сам говорил ему то, о чём с час тому назад просила выпытать у него Домаша, — он говорил о любви своей к Ксении Яковлевне.
«Вот зачем ему надобна грамотка Семёна Иоаникиевича, чтобы не дошла она до жениха её наречённого», — неслось в его голове.
Ермак между тем продолжал:
— Поймёшь ты, каково сердцу молодецкому, как поведут его лапушку с другим под венец, поймёшь, что за неволю на всё пойдёшь, чтобы помешать тому… чтобы того не было…
Ермак тряхнул головой. Якову показалось, что он этим движением смахнул слезу, нависшую на его реснице. За минуту до этого грозный, свирепый разбойник теперь плакал перед своей жертвой.
— Понял ты теперь меня, Яшенька? — почти мягким, вкрадчивым голосом заключил свою речь Ермак.
— Понял, как не понять, Ермак Тимофеевич! — ответил растроганный Яков. — Я могу передать тебе радостную весточку — любит тебя Ксения Яковлевна.
— Любит? Что ты вымолвил! Любит? — схватил его за руку Ермак.
— Да, любит, Ермак Тимофеевич, извелась вся от любви к тебе.
— Откуда ты знаешь это? — дрожащим от волнения голосом спросил Ермак. — Не строй насмешек надо мной, не шути этим… Всё прощу, а за это не помилую.
Его лицо сделалось страшно.
— Да какие тут насмешки, да шутки разве можно шутить этим! Сам, чай, понимаю, — сказал Яков.
— Откуда ты знаешь это? — повторил Ермак, всё ещё крепко сжимая руку Якова.
— Домашка сказывала, с час назад всего, просила меня попытать тебя, как ты… Я пошёл к тебе, весь посёлок обошёл. Ивана Ивановича встретил, он мне и сказал, что ты неведомо куда отлучился. И вот где с тобой Бог привёл встретиться…
— От себя Домаша речь об этом вела или от неё? — весь дрожа от охватившего его волнения, спросил Ермак.
— От себя? Наверняка по поручению Ксении Яковлевны. Они ведь подруги задушевные…
— Вот видишь, — начал Ермак, оправившись от волнения, — как же мне допустить теперь, чтобы грамотка Семёна Аникича попала в руки жениху-боярину? Я и решил подстеречь гонца и отнять у него грамотку душегубством, ан гонец ты, Яша, да ещё весть мне принёс радостную… Как же мне быть-то?
— Что — как быть? — не сразу понял Яков.
— Жаль тебя, молодца, прирезывать, а добром не отдашь грамотку, придётся с тобою управиться…
Яков побледнел. В тоне, которым были сказаны Ермаком эти слова, звучала нота бесповоротной решимости.
— Да что ты, Ермак Тимофеевич, окстись, резать человека неповинного… Не по своей воле везу я грамотку, сам знаешь…
— Знаю, да делать-то мне больше нечего…
