— В чём повинуются?
— Иди сюда, — решительно подозвал его Силий. — Пора тебе узнать, — сказал он, словно малыш, не зная чего-то, подвергался несправедливости.
Мальчик затаил дыхание в ожидании, и даже оружейник замедлил свои движения. Силий сказал:
— Знаешь, кто была эта Юлия, умершая таким образом? Мать твоей матери.
Мальчик замер. Никогда при нём не говорили о старших родственниках, и у него сложилось впечатление, что все они умерли неизвестно когда. Трибун разрушил это предположение, чтобы история стала понятнее, и заключил, твёрдо и чётко выговаривая слова:
— И знаешь, почему она заслуживала императорских почестей? Потому что была единственной дочерью божественного Августа. А вместо этого её на столько лет отправили в ссылку. И в конце концов Тиберий уморил её.
Мальчик быстро соображал. Он со страхом снова услышал голос матери: «Семнадцать лет…» Встревоженный до дрожи в коленях, он бросился на скамью рядом с трибуном и прошептал:
— Я видел, как моя мать плакала… Только никому не говори, — попросил он, схватив Силия за руку.
Трибун Силий сердито покачал головой.
— У твоей матери Агриппины немало причин плакать. Ты знаешь, что у неё были три брата?
Малыш вскочил на ноги.
— Это неправда, мне никогда об этом не говорили, у неё нет… Но ты сказал «были»? Как это — «были»?
Тут вмешался молчавший до сих пор оружейник, перестав поворачивать клинок над огнём:
— Трое братьев твоей матери были единственными наследниками Августа, надеждой империи. Они, а не Тиберий.
Кузнецы и прочие рабочие в глубине кузницы, услышав это, насторожились.
Малыш всхлипнул.
— Не смейтесь надо мной…
Он ощутил за всем этим какую-то угрозу, да и действительно прошло слишком мало времени, чтобы переварить эту историю, к тому же поведанную столь суровым образом. По здравом соображении отец просил хранить о ней молчание, поэтому Силий, опомнившись, отвёл мальчика вглубь кузницы и, чтобы отвлечь, показал ему изящный кинжал — короткую сику для неожиданного нападения из засады.
— Смотри, держать надо вот так…
Он протянул мальчику кинжал, предложил сжать рукоять, и тот осознанно вцепился в оружие, неожиданно почувствовав безопасность. Трибун разжал его пальцы, взял кинжал и, подозвав солдата, изобразил нападение.
— А потом двигайся так, ему за спину, видишь? Быстро положи левую руку на рот и держи, а правой вонзи клинок вот сюда, в шею, где бьётся вена.
Солдат, притворившись раненным, повалился на пол, смешно брыкаясь, и малыш рассмеялся, забыв про слёзы. Потом солдат прикинулся мёртвым, и трибун объяснил:
