— Это уже невыносимо! Не щадят никого. Как он умер?
— Как скотина, — огрызнулся посланник, потом огляделся и со злобой вполголоса проговорил: — И невинную Юлию там, в Регии, тоже довели до смерти, как нищенку.
С плаща на землю капала вода.
Офицер тоже огляделся и, сопровождая посланника к выходу, с возмущением спросил:
— А что говорят в Риме?
— Ничего, — отрезал посланник и ушёл; его тошнило при воспоминании о всеобщем малодушии.
Мальчик понял, что на той заброшенной скале в Африканском море, а также в том далёком городе, видимо, происходят дела посерьёзнее, чем какое-то нападение на границу банд германцев — ангривариев или херусков.
Офицер вернулся назад, но оставил дверь командующего приоткрытой — возможно, из-за пагубного пристрастия, которое столь часто упоминают древние авторы. Благодаря этому малыш заметил, как его молодая и прекрасная мать выбежала из внутренней комнаты, схватила за спиной у дукса Германика послание и в нетерпении прочла несколько строк, прежде чем муж успел остановить её.
И тут впервые мальчик увидел, как его мать плачет, и замер: она крепко прижала к лицу руки и, едва не задыхаясь, пыталась сдержать рыдания. Офицер стражи, вопреки всяким уставам, тоже застыл, приникнув к щели. Женщина плакала тихо, а когда снова подняла своё прекрасное лицо, на нём не было боли, только злоба, отчаяние и ненависть.
— Она убила её, проклятая старуха, Новерка[5], — всхлипывала она. — Я, я… клянусь.
Германии быстро совладал с гневом. У него был единственный способ утихомирить жену: ничего не говоря, он крепко обнимал её. Она сопротивлялась, вся дрожа, но потом понемногу уступала и поддавалась, и всё кончалось любовными объятиями. И на этот раз он прижал её к себе, но она поддалась не сразу. Малыш услышал тихий голос отца, который шептал ей на ухо, словно целуя:
— Наберись терпения, держись. У тебя будет время…
Она понемногу успокаивалась.
— Осуши слёзы, — сказал Германик и пальцем вытер слезу у неё на щеке. — Никто не должен говорить, будто ты плакала.
Жена ответила осипшим голосом:
— Мне было запрещено видеться с ней семнадцать лет. И она умерла в одиночестве.
Она освободилась от объятий и привела в порядок волосы. Тут малыш вошёл и тревожно спросил, что случилось. Но отец ответил, что ничего и что его ждёт Залевк, греческий наставник, образованнейший и терпеливый раб, который, пытаясь учить ребёнка, весь день ходил за подопечным. Несмотря на мягкость дукса Германика, никто во всём войске не мог спорить с ним, когда он отдавал приказ. Малыш беспрекословно повиновался, и стражник закрыл дверь.
