Гай, слушавший разговор, пока оба его старших брата играли в отдалении, затаив дыхание, спросил отца:
— Какие дела она устраивает?
Отец поворошил его слегка вьющиеся волосы, такие лёгкие и блестящие. Однако, не зная, что сказать, солгал самому себе:
— Не думаю, что Кальпурний будет представлять опасность.
Но на его красивом загорелом лице отражалось беспокойство, и вдруг изменившимся голосом он сказал военачальникам:
— У нас есть средства, чтобы защитить себя: четыре легиона на восточных границах и три в Египте, да два флота — Classis Pontica и Augusta Alexandrina[13].
Адъютант Кретик, улыбаясь плотно сжатыми губами, одобрительно посмотрел на него, и другие молча согласились. Германик снова погладил по голове своего младшего сына.
— Чего ты боишься?
Эти слова, казалось бы, должны были успокоить мальчика, но прозвучали сурово и мрачно, как предвестие гражданской войны.
Германик ушёл посидеть в саду и велел подать вина обеспокоенным друзьям; с моря несло вечерней свежестью.
— Опасность, — пробормотал он, — исходит от тех, кого считаешь друзьями, кто приходит в твой дом каждый день…
Гай продолжал смотреть на него. Детская вера во всемогущество отца постепенно растворялась. Возможно, всё-таки существовало что-то, с чем его всемогущий отец ничего не мог поделать.
— На Востоке был царь, — проговорил Германик, — которого враги пытались убить, но он упал на землю и притворился мёртвым. Заговорщики скрылись, а потом прибежала стража, и он отомстил врагам, всем до последнего.
«Почему он так говорит?» — подумал Гай и спросил:
— Как его звали?
— Не помню… — вынужден был ответить отец.
Он осушил кубок и медленно поставил его, как человек, тщетно пытающийся напиться, чтобы скрыться от несчастья. Гай оставался там и смотрел, не отрывая глаз, на пустой кубок. Германик вдруг поднял голову.
— В конечном счёте, каждый должен желать себе судьбы Юлия Цезаря. Не ожидаешь и потому не защищаешься. Тот, кто тебя убьёт, умеет владеть оружием и знает, что не должен оплошать, поэтому быстро нанесёт верный удар. Одно мгновение, разящий клинок, леденящий холод, и никакой боли…
Он усмехнулся.
Его сын Гай смотрел на отца не дыша, так как знал от Залевка, что эти слова произнёс за ужином у своего друга Марка Лепида Юлий Цезарь накануне смерти.
