. Палата общин британского парламента одобрила Мюнхенское соглашение большинством голосов: 366 — «за», 144 — «против»
[8]. Мнение британской прессы не было единым. Ряд изданий оценивал заключённую с Гитлером сделку как капитуляцию перед агрессором
[9].
В сентябре, добиваясь согласия Праги на передачу Германии Судет, Лондон и Париж крутили перед носом президента ЧСР Эдварда Бенеша «пряником», обещая стать гарантами новых чехословацких границ[10]. Однако уже в октябре англичане и французы перестали об этом даже вспоминать. Постмюнхенская Чехо–Словакия (так официально стала называться эта страна с 6 октября 1938 г., после получения Словакией автономии) была брошена западными державами на произвол судьбы. Точнее, её оставили на милость германских нацистов[11], что имело катастрофические последствия не только для чехов.
Однако предательство ЧСР имело последствия и для «умиротворителей». В первую очередь для французов. 11 ноября 1938 г. полномочный представитель СССР во Франции Яков Суриц сообщил наркому иностранных дел СССР Максиму Литвинову: «Все жертвы, которые до сих пор приносились Гитлеру, очень сильно ослабили Францию, лишили её преимущественного положения в Европе, отняли у неё почти всех её союзников… Никто сейчас, например, не сомневается, что Мюнхен равносилен Седану[12], но все же с точки зрения будущих перспектив.»[13]
То, что перспективы были отнюдь не блестящими, трезвые умы осознали быстро. 18 октября по горячим следам мюнхенского предательства посол Франции в Москве (вскоре он перебрался в Берлин) Робер Кулондр, делясь в письме с министром иностранных дел Жоржем Бонне своими опасениями, задал вопрос, который вплоть до начала войны оставался ключевым: «В случае, если проводимая ныне политика окажется неэффективной и если потерпят провал все попытки общеевропейского урегулирования, смогут ли Франция и Англия, вынужденные создавать оборонительную систему союзов для сдерживания германской агрессии, подтолкнуть Польшу к более правильному пониманию её жизненных интересов и, во имя союза с западными державами и под страхом изоляции, которая оставит её на милость Германии, заставить её пойти на военный союз с Советами?» Однако в министерстве на набережной Кэ д'Орсе, утверждает д. и. н. Е. О. Обичкина, «этому предупреждению не вняли и не вели серьёзных разговоров с Польшей в пользу военных польско–советских договорённостей вплоть до середины августа 1939 г.»[14]
