Мадам Ланвен, со свойственной ей дальновидностью прислала вместе с платьем отдельную коробку с высокими черепаховым гребнем, тонкой работы, дюжиной длинных шпилек с головками из обсидиана и газовой «вдовьей» вуалью – легкой и невесомой.
Камеристка виконтессы всплеснула руками, когда обнаружила в коробке картинку с аккуратной укладкой и вычурно завитое перо, которое было непременным атрибутом аристократической прически в этом году.
Дальше Амелии оставалось лишь закрыть глаза и не мешать. Когда ее подвели к огромному – в полный рост зеркалу, она с удивлением уставилась на изысканную фарфоровую куколку, поражающую хрупкостью и стойкостью. И только через три удара сердца поняла, что смотрит на саму себя!
Леди Флайверстоун позволила восторженной паузе повисеть в воздухе, а потом хлопнула в ладоши:
– Миледи, нас ждут! Беттина, уберете здесь все, приготовите теплую ванну к нашему возвращению и успокоительный сбор!
– Успокоительный? – выдохнула Амелия, все еще не отводя взгляда от собственного отражения.
– На празднике памяти у Кларисы будет столько ядовитых змей, что лучше знать, что дома ждет чайничек ромашкового чая, – отмахнулась виконтесса.
Амелию в четыре руки закутали в плащ, и проводили к экипажу.
– У вас нет собственного приглашения, – наставляла ее в пути леди Флайверстоун, – а у меня есть. Поэтому я зайду раньше, чтобы собрать самых отъявленных сплетниц прямо у входа. А вас Жан-Поль привезет через полчаса!
С этими словами виконтесса пожала Амелии руку и прошла к собственной карете, небольшой, но красиво отделанной витым шнуром.
Виконт и вдовствующая графиня остались в экипаже одни. И тишина повисла между ними, сковывая движения и речи. Через минуту заскрипели рессоры, застучали копыта коней, неловкость спряталась среди подушек и кисточек бахромы. Впереди бал, и кто знает, чем он обернется и для Амели и для лорда Флайверстоуна?
* * *
Крылья удалось спрятать не сразу. Понадобилось несколько мучительных дней, прежде чем они аккуратно свернулись на спине. Еще сутки ушли на призывание пространственного кармана. Граф ругался, кричал, молча лупил кулаками стены своего узилища – все было напрасно. Тогда он вслух подумал о том, как мечтает вымыться и сменить одежду. Услышав его, тюремщики показали исходящую паром бочку, брусок мыла и чистое белье – крылья спрятались сами собой.
Потом наступило блаженство – Жак смыл с себя грязь, удивляясь тому, что под лохмотьями и коркой кирпичной пыли раны затянулись до белесых ниточек. К лицу прикасаться было страшно. Еще тот шрам на лбу, который он получил в первых боях с гангутами напоминал о боли и стыде, а теперь? Что стало с его лицом во время битвы и заточения?
