«Зачем? – ярился скюльвенский варвар перед оком его души. – Зачем ты явился сюда, Друз Акхеймион? Зачем потащил свою сучку через тысячи вопящих и норовящих сожрать вас обоих лиг? Скажи мне, что заставляет человека бросать палочки на чрево его беременной бабы?»
Несмотря на то что из них двоих промокла Мимара, именно Акхеймион трясся от холода, когда они снова пустились в путь.
Двигаясь урывками и перебежками, они пересекали Дальний Вуор. Комары жутко донимали их, то роя́сь в определённое время суток такими плотными тучами, что казалось, будто Луна и Гвоздь Небес окружены каким-то светящимся ореолом, то, в другие часы, практически не беспокоя путников. В какой-то момент странствие перестало утомлять их, сделавшись почти неотличимым от сновидения, или, во всяком случае, чем-то менее отчётливым, более машинальным и не требующим существенных усилий. Акхеймион не столько передвигался сам или даже чувствовал, что движется, сколько плыл, будто какой-то праздный кетьянский князь, влекомый куда-то в носилках собственного тела. Он обнаружил себя будто бы странствующим под прямым углом к миру – одновременно как бы и преодолевающим эту дикую холмистую местность и погружённым в своего рода безумный, лихорадочный сон, в котором он слышал со стороны голос, узнаваемый им как принадлежащий ему же, и испытывал желания более страстные и настойчивые, нежели его собственные.
– Нет! – услышал он свой крик. – О чём ты…
Он прозревал себя очутившимся в скюльвендском стане, призрак Найюра впивался жутким взглядом в его глаза, в речах Короля Племён звучал грохот надвигающихся наводнений и оползней, от него исходили нестерпимые жар и вонь, сразу и грозя обетованием убийства и маня обещанием содействия.
«Двадцать зим утекло талым снегом, и вот ты заявляешься в мой шатёр, колдун, – смущённый, растерянный и сбитый с толку. Весь целиком! Весь без остатка объятый тьмой, бывшей прежде!»
Он скитался так далеко от мест, где ступали сейчас его ноги.
Само собой, опорой для холстины его души и сердца служило кирри. Именно оно расчищало пространства внутри и вовне его, позволяя телу проходить там и ступать туда, куда посредством собственной воли он не мог бы даже надеяться проникнуть. Оно всегда оставалось где-то рядом, не столько скрываясь внутри этих сонных видений, сколько нагнетаясь в них, как в мешок, дабы задержаться там, оставаясь, казалось бы, бесстрастным и недвижимым, но тихонько и неотвязно попрекающим его и требовательно ворчащим откуда-то из глубин его существа.
