Ожидание?
– Наутцера – мой старый недруг. Он, как и я в те времена, был адептом Завета, – признался Акхеймион, – именно он подвигнул меня на тот путь, которым мы с тобой следуем ныне… Он тот, кого я, как мне кажется, виню во всём случившемся более остальных… не считая Келлхуса.
Мимара откупорила флягу, чтобы сделать глоток.
– И отчего же?
Она предложила глотнуть и ему, но старый волшебник лишь отмахнулся.
– Именно он послал меня в Сумну для того, чтобы я подговорил своего бывшего ученика шпионить за твоим дядей – Святейшим шрайей. Он опасался, что Майтанет может иметь какое-то отношение к Консульту, хотя на тот момент никто уже сотни лет не мог обнаружить никаких признаков их присутствия…
– И что же случилось?
– Мой ученик погиб.
Она внимательно посмотрела на него.
– Его убил Майтанет?
– Нет… Это сделал Консульт.
Она нахмурилась.
– То есть ты преуспел в выполнении своего задания?
– Преуспел? – вскричал волшебник. – Я потерял Инрау!
– Да, разумеется… Когда ты отдаешь приказы, ты всегда рискуешь жизнями своих людей. Уверена, твой ученик это прекрасно знал. Как и Наутцера.
– Тогда ещё никто ничего не знал!
В ответ она одарила его лёгким и беспечным движением плеча – одним из множества маленьких фокусов джнана, что она сохранила со времён жизни в Каритусаль.
– Ты же не считаешь, что факт обнаружения Консульта не стоил одной-единственной жизни?
– Конечно, нет!
– Тогда получается, что Наутцера просто потребовал от тебя сделать именно то, что и было необходимо…
Акхеймион, уставившись на неё, зашипел, пытаясь всем своим видом выразить овладевшую им ярость, хоть и понимал, что выказывает в действительности нечто совершенно иное.
– Что? О чём это ты говоришь?
Она пристально посмотрела на него долгим, лишённым всякого выражения взглядом.
Каждому действию соответствует своё время, некая пора, когда его совершение не требует от человека никаких особых усилий и даже соответствует велениям его души. Нет никаких гарантий, что суждения, свойственные какому-либо возрасту, сохранятся в будущем, что праведность и благочестие останутся таковыми, как ни в чём не бывало. Мы все это так или иначе осознаём, и в наших душах всегда присутствует своего рода гибкость, позволяющая нам меняться, когда того – порою мягко, а порой и беспрекословно – требуют обстоятельства. Однако же ненависть, как и любовь, неразрывно связывая нас с другими людьми, зачастую делает нас несклонными к компромиссам. Ненависть есть грех, но грех, противопоставленный другому греху, ибо что за душа может быть до такой степени переполнена скверной, дабы желать зла невинному? Или хуже того – герою?
