– Какое преступление, какой проступок, – сказал Кайютас, голос его понизился до рыка, – могут иметь хоть какое-то значение перед лицом подобного врага. Какое нечестивое деяние? Право вершить зло всегда было величайшей наградой праведных.
Юноша возложил мозолистую ладонь на сломанную руку Пройаса и до предела вытянул её вверх.
– Что отец сказал тебе?
Экзальт-генерал стоял, словно треснувший, выгнутый сверх всякой меры какой-то яростной силой и надломившийся под её натиском лук. Взгляд его трепетал. На ухмыляющихся устах пеной застыла слюна. Но его, казалось, и вовсе не заботило происходящее… во всяком случае до тех пор, пока из-под повязки не засочилась кровь.
– Он сказал, что… – начал Пройас, на миг прервавшись, чтобы судорожно сглотнуть. – Что люди должны… должны есть…
Имперский принц улыбнулся с каким-то бесноватым торжеством.
– Вот видишь? – молвила рука, ибо на свете оставались сейчас одни лишь рты да руки.
– Разве имеет значение, что мы становимся шранками, – ворковали жестокие пальцы…
До тех пор, пока мы спасаем Мир.
* * *
Слышишь? Всё больше визжащих воплей.
Мне нравится, как трещат в огне умащенные жиром зубы – звук столь же изысканный, как цоканье подков по камням.
Она тлеет… всегда тлеет внутри тебя негаснущей искоркой.
А потом на уголья капает жир… и вот тогда-то и разгорается пламя!
Твоя ненависть. Жажда уничтожать и разрывать в клочья.
О, эта сладость с привкусом соли сгорающей жизни!
И тогда, я знаю, он грядёт, он явится, вцепляясь в душу… звериный ужас.
Жир, вскипающий на покрытой хрустящей корочкой коже… Да! Ужас кроется там, томясь в соку подрумянивающихся на огне тварей.
Разве ты не видишь? Мясо затмевает собой наши души. Заслоняет, словно растущая внутри глаз катаракта.
А в бороде, шипя, пузырится пена!
Оно выскабливает нас, превращая во что-то слишком тощее и слишком быстрое для оков человечности!
Тех, что удерживают нас, будто вертел.
* * *
Наследие неисчислимых распрей было разбросано по этим безжизненным равнинам.
Здесь лежал король Исвулор, и кости его были такими же древними, как сама Умерау. Так же как и кости легендарного Тинвура, Быка Сауглиша, отправленного на верную смерть опасавшимся его славы Кару-Игнайни, королём Трайсе. Корявые и грубые остатки его могучего скелета валялись где-то здесь в вечном уничижении, окружённые слоями хаотично наваленных шранчьих костяков…
Но ничьи останки не нашли в этой земле покоя и погребения.
Не нашли, ибо здесь ничто не росло. Даже чертополох. Даже бархатник. Даже лишайник не расцвечивал изредка встречавшиеся тут лысые валуны. Жуткие чёрные пни всё ещё щетинились вдалеке, словно груды раскрошившегося обсидиана – остатки росшего здесь когда-то леса, погубленного падением Инку-Холойнаса. Оказавшись в тени катастрофы, равнина эта была умерщвлена пеплом, пропитавшим всё вокруг точно просачивающаяся в землю влага – порошком, столь же тонким, как пемза, но при этом ядовитым для всего живого. Если кто-либо, взяв этот порошок в горсть, подбросил бы его вверх, то он бы увидел, что и тогда пепел не разлетелся бы, развеянный ветром, свистящим и проносящимся от края до края по этой унылой, напоминающей огромный железный щит равнине.
