– Так оплачь их, Эсми, если тебе это нужно. Империя была лишь лестницей, необходимой, чтобы добраться до Голготтерата, а её крушение оказывалось неизбежным в любом из воплощений Тысячекратной Мысли.
Мальчику не нужно было даже смотреть на свою мать – столь оглушительным было её молчание.
– И поэтому… ты возложил её бремя… на мои плечи? Потому что она была заведомо обречена?
– Грех реален, Эсми. Проклятие существует на самом деле. Я знаю точно, потому что я видел это. Я ношу два этих ужасных трофея для того, само собой, чтобы принуждать людей к повиновению, но также и в качестве постоянного напоминания. Знать что-либо означает нести ответственность, а пребывать в неведении – хотя ты, как и все прочие, питаешь к этому отвращение – означает оставаться безгрешным.
Мать неверяще взирала на него.
– И ты обманул меня, оставив в неведении, дабы уберечь от греха?
– Тебя… и всё человечество.
Подумав о том, что его отец несёт на своей душе тяжесть каждого неправедного деяния, совершённого от его имени, мальчик задрожал от мысли о нагромождённых друг на друга неисчислимых проклятиях.
Какое-то безумие сквозило во взгляде Благословенной императрицы.
– Тяжесть греха заключается в преднамеренности, Эсми, в умышленном использовании людей в качестве своих инструментов. – В глазах у него плясали языки пламени. – Я же сделал своим инструментом весь Мир.
– Чтобы сокрушить Голготтерат, – сказала она, словно бы приходя с ним к некому согласию.
– Да, – ответил её божественный муж.
– Тогда почему ты здесь? Зачем оставил свою драгоценную Ордалию?
Мальчик задыхался от чистой, незамутнённой красоты происходящего… от творимого без видимых усилий совершенства, от несравненного мастерства.
– Чтобы спасти тебя.
Её ярость исчезла лишь для того, чтобы преобразоваться в нечто ещё более свирепое и пронзительное.
– Враньё! Очередная ложь, добавленная в уже нагромождённую тобой груду – и без того достаточно высокую, чтобы посрамить самого Айокли!
Отец оторвал взгляд от огня и посмотрел на неё. Взор его, одновременно и решительный и уступчивый, сулил снисхождение и прощение, манил обещанием исцеления её истерзанного сердца.
– И поэтому, – произнес он, – ты спуталась с нариндаром, чтобы прикончить меня?
Мальчик увидел, как Благословенная Императрица сперва затаила дыхание, услышав вопрос, а затем задохнулась ответом, так и не сумев произнести его. Глаза Эсменет блестели от горя, казалось, всё её тело дрожит и трясётся. Свет костра окрасил её терзающийся муками образ разноцветными отблесками, тенями, пульсирующими оранжевым, алым и розовым. Лик Эсменет был прекрасен, будучи проявлением чего-то настоящего, подлинного и монументального.
