Я по праву могу называть этого юношу сыном, он мне ближе и роднее любого кровного. Не могу объяснить это простыми словами, это надо прочувствовать как часть самого себя, именно таким я хотел видеть своего сына, но, к сожалению это не так. Мы уже почти чужие люди и без всякого зова крови и прочих заезженных понятий. Впрочем, я и не собирался кому то что то доказывать и объяснять, это все прошлое. Он назвал меня отцом и это самое главное, по крайней мере для меня. Теперь он мой сын и всегда будет моим сыном, чтобы не случилось. После памятной встречи на берегу речушки, мы представили друг другу наших женщин и, конечно, они тут же нашли общие темы и всякие общие женские тайны, а Юрчик потащил меня в лес, показывать местные красоты, он явно всем этим гордился и по праву, это в какой то мере, его творение, его дом. Мы посидели на берегу озера, долго ходили по лесу, очень красивые места. Сын стремился показать мне как можно больше с непосредственностью ребенка хвастающего перед родителем своими игрушками, забегал вперед, гладил стволы деревьев и оглядывался на меня ожидая одобрения и похвалы и расцветая от моих поощрений и восхищения. Показывал мне мелких животных, которые охотно позволяли брать себя в руки, мелких птичек вьющихся вокруг нас, красивые полянки с густой серо зеленой травой, ручей с кристально чистой водой, приносил веточку малины с крупными ягодами. И, конечно, говорил без умолку, в его голосе, наверно от волнения проскальзывали нотки звуков природы, тон голоса то повышался, срываясь птичьим писком, то уходил почти в инфразвук звериного ворчания, иногда слышался отзвук шума листвы и журчание струй ручья, всплески озерной воды и шелест крыльев насекомых. Потом он привел меня к особенному месту. Большая поляна с огромным пнем и покрытая серебристым мхом вперемешку с островками высокой травы. Внутри пня жила колония пчел, весь пень был огромным ульем серебристо серого цвета, прямо как тот самый пень, жилище Носителя Артефакта из моего недавнего прошлого. Юрчик показал мне деревянную чашу, куда стекали вязкие струйки меда и над которой висело серое марево с цветными искорками. Отведав густого, пахучего угощения, мы почти синхронно уселись рядом с пнем на круглую полянку, свободную от мха и травы и замерли, закрыв глаза. Я видел лес с высоты птичьего полета, каждый лист и травинку, озерное дно, покрытое серым песком, огромную картину из струй утреннего тумана с изображением сына и его подруги Нади, меня самого, глядящего с выражением сдержанной отцовской гордости, картину в простой раме с портретом молодой женщины с грустными и ласковыми глазами. Затем я видел Петровича, сидящего на берегу протоки, статного, синеглазого мужчину с короткими волосами серого цвета. В свою очередь я делился воспоминаниями о себе и своих близких. Озеро в предгорьях Альп, вершины далеких гор в лучах закатного солнца, мы с Олей на берегу, Александр с синеглазым малышом на руках и Мария, положившая голову ему на плечо. Людвиг и Эльза, Рик и Герти, счастливо улыбающийся Густав с двумя младенцами мальчиками на руках, моложавый священник в торжественном одеянии и мой сын с Надей, держащей в руках крохотного младенца в кружевных пеленках. Затем идиллия сменилась видом черных, клубящихся мраком, туч пронизанных кроваво красными сполохами, кипящим морем огня на земле и ощущением угрозы и опасности. Гротескно искаженные лица каких то мужчин с черными, горящими фанатизмом и безумием глазами, что то кричащих и потрясающих оружием. Неуклюжие, чадящие железные повозки изрыгающие огонь и сеющие смерть вокруг. И трое синеглазых мужчин с сосредоточенными и решительными лицами, заслонившие собой толпу испуганных женщин, стариков и детей, на фоне леса и озера. Копья и стрелы серого свечения, рвущие в клочья тьму и языки огня, гигантский смерч из серых и разноцветных искр достигающий самого неба, нас не трогайте, нас не трогайте…….
