Была и такая запись в папиной тетради:
«Интересно, кем я буду, когда окончу школу? Может быть, радистом? Или математиком? Сам не знаю. А вот Володя Кучерский, тот знает: он будет архитектором. Он хочет строить дома где-нибудь очень далеко, в тайге или в тундре. Может, и мне тоже стать архитектором?»
Митя спросил его:
— Кем же стал Володя Кучерский?
— Погиб, — ответил папа. — Он учился на четвертом курсе архитектурного института, поехал на практику в Сибирь и там утонул, спасая тонущего мальчика…
Митин папа был учителем в школе. Да, вот так получилось: не знал, кем будет, а в десятом классе решил стать учителем. Он был «очкарик», носил очки, его не хотели брать на фронт, он пошел в ополчение. И потом Митя с мамой уехали к бабушке, и до сих пор они не знают, что с папой, жив ли он…
Еще тогда, в Ленинграде, Митя тоже стал вести дневник.
Папа подарил ему толстую общую тетрадь, и Митя написал на обложке красным карандашом: «ДНЕВНИК».
И писал обо всем, что ему приходило в голову: о том, что казалось ему интересным, о том, как они всем классом отправились в Эрмитаж, и о том, как он, Митя, научился хорошо плавать, и какие книжки больше всего ему по душе…
Когда он приехал в Васильевск, он первое время забыл о своем дневнике.
И вдруг однажды вспомнил. Лежал как-то ночью, думал о папе, о том, где-то он сейчас, что с ним, хорошо было бы получить от него письмо, да разве получишь сюда, в этот город, который заняли немцы?
Митя часто вспоминал своего папу, его мягкую, немного рассеянную улыбку, его постоянно прищуренные близорукие глаза, и то, как он спрашивал Митю, когда тот возвращался из школы:
— Ну, каковы нынче успехи вашего достопримечательства?
И то, как он с папой ездил купаться и папа учил его плавать всевозможными стилями — и баттерфляем, и брассом…
И еще вспомнился Мите папин дневник и то, как папа говорил:
— Теперь кажется, будто не я, а кто-то другой писал…
И тогда Митя решил: «Буду писать дневник. Как и раньше».
И он записывал все, что видел, о чем мечтал…
«Кончится война, вернется папа, я покажу ему свой дневник, — думал Митя, — и папа прочтет, и я скажу: «Так странно читать, словно не я писал…»
Дневник заменял Мите товарищей. Ведь ни с кем, ни с одним человеком, кроме мамы и Петра Петровича, нельзя было говорить о том, о чем надо было только молчать. Молчать, и все тут.
Но с дневником он был откровенен. Он ничего не скрывал от него и день за днем писал в него все, что хотел, о чем думал.
