Его звали Людвиг Раушенбах. Это был шеф-повар ресторана для немецких офицеров…
На вид ему было не больше сорока; пухлый, белолицый, с маленькими коричневыми глазками, он был молчалив, необщителен. Приходил обычно поздно, долго спал, потом одевался, снова шел в ресторан.
С Петром Петровичем Раушенбах общался мало. Иногда зайдет к нему в комнату без стука, скажет:
— Прошу утихомирить собаку. Она лает, я не могу спать… И снова уйдет к себе.
Один раз вошел в комнату Петра Петровича, молча ткнул пальцем в портрет, висевший на стене:
— Кто это?
— Моя жена.
— Где она?
— Умерла.
Немец кивнул, повернулся и вышел.
Как-то он вынес из своей комнаты большой сверток, завернутый в бумагу.
— Дайте собаке…
Петр Петрович развернул сверток, и прекрасный, давно уже позабытый запах копченой колбасы словно бы опьянил его.
Вперемешку с полуобглоданными костями лежали шкурки колбасы, засохшие корочки сыра.
Петр Петрович отдал кости Джою, а колбасные шкурки и корки сыра съел сам, запершись у себя в комнате.
Как и обещал Осипову, он отправился на прием к бургомистру. Битых два часа просидел в приемной, пока бургомистр не соизволил принять его.
Евлампий Оскарович Пятаков был, должно быть, самой незаметной, самой тишайшей личностью во всем городе.
Долгие годы он работал счетоводом в горфо. В одно и то же время вставал, шел на работу, возвращался домой. И по целым вечерам сидел дома. Никто не знал, чем он занимается по вечерам, потому что никто не приходил к нему в гости и он ни к кому не ходил.
По воскресеньям он аккуратно посещал кинотеатр и, если его встречали в кино сослуживцы или соседи по дому, вежливо снимал шляпу, но не вступал ни в какие разговоры. Он был молчалив, необщителен и, главное, тих, незаметен.
Сослуживцы подсмеивались над ним: потому и не женится, что боится нарушить раз и навсегда установленный распорядок своей жизни, и потом, жена может потребовать, чтобы он с нею разговаривал, а он всякие разговоры как раз не очень-то любит.
Но была у этого скромного, незаметного тихони одна страсть, поистине сжигавшая его, — страсть, о которой никто не знал, никто не догадывался. Он любил детективные романы.
Самое любимое наслаждение для него было — прийти с работы, надеть удобную старенькую полосатую пижаму, заботливо заштопанную его же руками, лечь на диван и читать, читать до ломоты в глазах, до головной боли. Он упивался рассказами о необыкновенных, удивительных приключениях героев Конан-Дойля, Понсон дю Террайля, Агаты Кристи, Мориса Леблана и Эжена Сю. Все свои небольшие деньги он тратил только на покупку старинных книг; он находил никому не известных старушек, у которых на чердаках хранились заплесневевшие от времени фолианты, подолгу, с наслаждением рылся в ящиках и шкафах и отыскивал то, что ему было нужно. Он научился сам переплетать свои книги, с любовью, старательно подклеивал рассыпанные, пожелтевшие листы, ставил на книжную полку и потом долго, истово любовался на свои сокровища, принадлежавшие ему, только ему.
