— Что рано поднялся, отец? — шепотом спросил Коэн. Свернув мешковину, он достал из ботинка очки и протер их рубашкой.
— До жары ноша легче.
Неприкасаемый потушил фитиль и засунул его в лохмотья, болтающиеся на поясе.
— А это зачем?
— Огонь.
Неприкасаемый встал — его колени были костлявы, икры не толще запястий, кроме набедренной повязки на нем ничего не было.
— Когда я иду, я вижу его третьим глазом, — ответил он, указав на лоб.
— Понимаю.
— Нет, не понимаешь. Но мог бы. Зажги маленький огонек и сядь перед ним. Глядя на него, ни о чем не думай. Пусть себе горит, как придется. Потом, когда захочешь, он всегда будет перед тобой. Здесь. — Он опять дотронулся до бровей.
— Ну и что в этом хорошего?
— Даже такие, как ты, кому сопутствует удача, слепы на оба глаза. Только третьим глазом мы способны видеть непреходящий мир.
Внутренняя боль пронзила Коэна.
— Не говори, отец, что я удачлив.
Старик внимательно посмотрел в полумраке на лицо незнакомца.
— Удачливость — большая помеха мудрости.
Открыв дверь, он выволок на дорогу коромысло с наполненными керосином бидонами, присел на корточки, поправил повязку над бровями, наклонился вперед и, скосолапив ноги, встал — коромысло заскрипело.
— Когда я был молодым, мне казалось, что я понимаю этот мир, но на самом деле это было не так. Теперь я стар и вижу, что не понимаю и что это не имеет значения. Это ли не мудрость?
Поднялся хозяин бутти. Кашляя и сплевывая, он поджарил Коэну дуйта фул, два яйца в масле яка, в то время как носильщики, потирая свои тонкие паучьи руки, стояли перед тускло горящей печкой, ожидая своей очереди разогреть рис на завтрак.
Небо на востоке зарделось, когда он, заплатив хозяину бутти пять рупий, спросил дорогу к Татопани и Кали Гандаки. Хозяин показал на линию, проходящую, словно проволока, на фоне обожженных, обветренных гор.
Отойдя на почтительное расстояние и скрывшись с глаз, Коэн тут же свернул с этой тропы на дорогу, петляющую между засаженными рисом полями, а ниже, за деревней, перешел на тропу, ведущую в Покхару. С вершины холма он посмотрел назад сквозь поднимающуюся дымку утреннего света, но лошадей не увидел и не заметил никакого движения.
К полудню он прошел уже миль тридцать, но не чувствовал усталости. На тропе было много босоногих носильщиков, шедших, согнувшись, с повязками на голове, и женщин в красных сари, откровенно разглядывавших его. Остановившись возле маленького придорожного храма, он стал жадно пить воду из источника в виде оскалившегося в улыбке каменного идола; безносый прокаженный безучастно наблюдал за ним из слившихся теней деревьев.
