Как и версия Шмидта о том, как Гитлер едва спасся несколькими днями ранее, его рассказ об аресте Гитлера правительственными войсками правдоподобен. Во-первых, она не вписывается в обычный шаблон Шмидта — преувеличение степени, в которой Гитлер и он были против революции. В соответствии с этим шаблоном непохоже, чтобы Шмидт вообще упомянул историю ареста, и скорее вместо этого рассказал бы историю о том, как войска, занимая казармы, немедленно распознали бы в Гитлере антисоветского активиста. Далее, аресты такого сорта, что описал Шмидт, были обычными после падения Советской Республики. Любой человек с симпатиями или вовлечённый в Красную Армию рисковал быть арестованным. Аресты производились настолько часто, что стало обычным видеть пленников с поднятыми руками, идущими по улицам Мюнхена в центры задержания для арестованных. Всего не менее 2 500 человек содержались в заключении в Мюнхене по крайней мере в течение дня после поражения мюнхенской Красной Армии.
Был или не был Гитлер действительно арестован и лишён свободы в гимназии Макса, теперь он стоял перед перспективой весьма неопределённого будущего после прибытия в Мюнхен «белых» войск. Как он мог обеспечить то, что его предыдущая деятельность не будет расценена как служба для Советской Республики за пределами служебных обязанностей? Гитлеру нужно было понять, как спасти собственную шею, что будет зависеть более от того, как другие изобразят его службу в предшествующие недели, чем от того, как он сам определил свою политическую лояльность в апреле.
* * *
Одним из наиболее устойчивых наследий мюнхенской Советской Республики был огромный подъём антисемитизма. И всё же весной 1919 года он возрастал образом, несовместимым с конечным появлением собственного радикального антисемитизма Гитлера. Будет невозможно понять, как последнее случилось позже в этом году без уяснения природы антисемитизма, от которого он отличался.
В отличие от нацистского антисемитизма, наиболее распространённый вид антисемитизма в Мюнхене в 1919 году не был направлен против всех евреев одинаково. В действительности многие евреи в городе выражали соё открытое отвращение к еврейским революционерам и не воспринимали подъём антибольшевистского антисемитизма весной 1919 года как направленный также и против них. Как вспоминал сын Рафаэля Леви, его отец, доктор, был равным образом ортодоксальным иудеем и патриотом-монархистом: «Мой отец и все наши друзья имели консервативные взгляды», — отмечает он. «Они не думали, что их это затронет. Они думали, что это было направлено против революционеров, подобных Айснеру. Мой отец, мой дядя, так же как и их еврейские и нееврейские собратья солдаты — никто из них не выражал симпатии к тем революционным „горячим головам“ и „атеистам“. Я всё ещё отчётливо это помню».
