Элен опять в слезы. Я терплю, стиснув зубы. Папа всегда говорит: если сильно нервничаешь — стисни зубы и считай до шестидесяти восьми. И я начинаю считать.
Один, два, три…
— Все, кого я не называл, могут вернуться к работе, — сообщает эта свинья, хлопнув в ладоши. Он чувствует себя пашой, отдающим приказ рабам.
Десять, одиннадцать, двенадцать…
В конце концов, может, не так уж и плохо избавиться от измывательств мелкого кровопийцы, который не заслуживает ни любви, ни доверия…
Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…
Вчера я был инвалидом с двумя зарплатами. Сегодня я опять просто инвалид. Инвалид, который не работает и не может себя прокормить. Но это, в конце концов, нормально для такого инвалида, как я. Я снова становлюсь нормальным, а ненормальным я был скорее до этого. Так что есть с чем себя поздравить.
Сорок два, сорок три, сорок четыре…
Ненавижу терпеть.
Элен поглаживает меня по плечу. Странно — меня больше заботит ее положение, чем мое собственное. Ей уже много лет. Я-то знаю, что как-нибудь выкручусь. К тому же магазинчик Рашида никуда не делся. Хотел бы я знать, кто теперь его перехватит.
Пятьдесят один, пятьдесят два, шестьдесят восемь!
Я разжимаю зубы и покидаю зал, выкрикивая в лицо новому начальнику все известные мне нецензурные ругательства. Четыре женщины, выходящие вместе со мной, покатываются со смеху. Остальные прыскают в кулачок. Раз уж меня увольняют по причине моего дебилизма, этим я и воспользуюсь.
Береты отправляются в Марокко
Прости-прощай и работа в сувенирной лавке покойного Рашида.
Владелец магазинчика теперь его брат, сегодня утром он нагрянул с друзьями — я как раз сидел на террасе бара напротив и пил кофе. Они все упаковали и погрузили в большой грузовик. Когда я поинтересовался, что он собирается делать с сувенирами, он ответил, что заберет их с собой в родные края и там раздаст самым бедным, а магазин продаст, — ему тяжело продолжать бизнес без брата, а мне он желает удачи.
Поглядев, как грузовичок исчез за углом улицы Мулен-де-ла-Галетт, я невольно представил себе ватагу марокканской детворы в глухой деревушке, сплошь одетую в футболки с надписью «I love Paris» и вышитые береты.
Пойду-ка я домой.
Больше меня все равно нигде не ждут.
Вчера вечером за ужином я сообщил новость папе с мамой. Если бы мама не поднялась из-за стола, не включила телевизор и не увидела на экране крупным планом фотографии обоих моих погибших начальников, она бы ни за что мне не поверила. Она говорит, что я вечно что-то выдумываю и однажды со мной случится то же, что с Пьером из сказки «Пьер и волк». Как раз вчера вечером так и случилось. Ненавижу, когда я говорю правду, а мама не верит. Ненавижу сильней, чем когда она не верит, а я вру.
