Каждый год Ирина осенью убывала в Америку, где проводила по полгода, без этих поездок она не могла существовать. Как она говорила, для неё это был «глоток свободы после затхлого болота Швейцарии». Но мне было трудно это понять, не только тогда, но и сейчас. В результате Ирина в конце восьмидесятых годов перебралась окончательно в Нью-Йорк, поближе к бьющей ключом жизни и, самое главное, к Юлу. Через несколько месяцев он скончался от рака лёгких. От одиночества и неприкаянности Ирина теперь совершает поездки в обратном направлении, к друзьям в Швейцарию.
А в момент нашего знакомства, благодаря ей, я была хорошо введена в русскую Женеву. Все эти люди знали моего отца и, конечно, секрета из отношений с ним Ирина не делала. Об их романе она оповестила всех, так что меня представляла чуть ли не «своей дочкой». В общении и разговорах с русской диаспорой меня удивляло многое. Чего я никогда не могла себе вообразить, так это разобщённости и чёткой разграниченности этих кланов. Были группы просоветски настроенных богатых людей, которые, будто не замечая всего происходящего в СССР, ездили регулярно в Москву и Ленинград, хвалили советскую медицину (дешевизна плюс качество!), работали в ООН и боялись диссидентов, которые стали появляться на Западе. Одна из таких патриоток в результате многочисленных поездок в Союз умудрилась трахнуться с Шолоховым и, вероятно для сравнения стилей, с поэтом Евтушенко. При этом некоторые из этих русских были верующими, но, конечно, нога их не переступала православных храмов Зарубежной Церкви.
Другая часть русских женевцев, наоборот, была антисоветски настроенной, много помогавшей диссидентам, связанной с РСХД, НТС, работавшей для «вражьих голосов», при каждой возможности посылавшей книги, знающих правду о «самой гуманной» и поэтому никогда не ездившей на Родину своих отцов. И ещё были русские, растворённые в швейцарской среде, забывшие свой родной язык, сменившие вероисповедание и абсолютно не интересовавшиеся Россией. К этой категории относилось, скорее, третье поколение русских.
Встречаться и дружить с просоветскими дамами мне было неприятно и даже противно. Несколько раз я присутствовала на ужине, где в разговорах всерьёз хвалилась политика, проводимая Брежневым, говорилось, как им дёшево и спокойно бывать в Москве, какие тупые и жадные швейцарцы и, конечно, пелись дифирамбы «русской душе». Весь этот жалкий и примитивный набор был, вероятно, рассчитан на меня и как бы должен был укреплять меня в сознании, того, что СССР — это рай, а здесь — капиталистический ад, и поэтому я не должна расслабляться и поддаваться искушениям и соблазнам. Однажды, после очередного вечера с «задушевной беседой», я спросила Ирину, почему эти люди так усердно меня агитируют за советский строй. Они что, чувствуют в моей душе сомнения или видят, что я сплю и вижу остаться «насовсем у неё в гостях»? Кажется, Ирина мне ответила, что это они по инерции со всеми приезжими так говорят, а с Игорем у них было полное понимание, и что он им рассказывал о грядущей новой России. Хотя! Чем ближе к концу пребывания, тем больше он был одержим сомнениями. Более того, ему швейцарцы предлагали остаться, он советовался с нею и с Т.Т., мучился целую ночь, и она до сих пор не понимает, почему он не решился. «Может быть, из-за тебя?» — спросила меня Ирина.
