Существо это – чуть выше людопса, но не такое коренастое – было в белой столе, под которой угадывалась грудь, довольно большая по меркам людопсов. Силуэт расширялся в бедрах, как у женщин. На этом и заканчивалось ее сходство с богом и его слугами, ни один из которых не принадлежал к прекрасному полу. У нее тоже были длинные конечности, но более естественных пропорций, чем у деймонов. Эврибиаду показалось, будто он видит оригинал, с которого были сделаны искаженные копии – автоматы. Так, голова ее была покрыта черными длинными тонкими и блестящими волосами, в противоположность Отону и его слугам, которые, как и хозяин, были лысыми. Ее гладкое лицо было не таким рельефным, как у людопсов.
А глаза! Глаза ее заворожили Эврибиада. Они были продолговатыми, глубокими – эта глубина только подчеркивалась слегка ассиметричным треугольным лицом с крошечным ртом, так, что все ее лицо будто сводилось к одному взгляду – женскому, волнующему.
Она посмотрела на него. Эврибиад застыл на месте, борясь со странным ощущением дежа вю.
Трудно разобрать выражение лица существа, принадлежащего к другому виду, тем более что людопсы не обладали такой богатой мимикой. Этот недостаток компенсировался обонянием. А вот у автоматов Отона его не было, что порой приводило к легендарной путанице. Но сейчас… Эти глаза не лгали. В них будто бы светилась та искра, что горит в каждом с рождения и до самой смерти. И в ее бездонном взгляде, в этих зрачках, отливающих то зеленым, то серым, Эврибиад увидел что-то тревожное и грустное, как армия, ступающая на поле битвы, или щенок, умерший в животе у матери.
Это пробудило странное и глубокое чувство в душе кибернета, новое, доселе неиспытанное. Он ощутил смутную уверенность: никто среди его расы, уже ставшей древней, не знает этого чувства – и тем не менее оно всегда таилось внутри него. Что-то знакомое, слабое узнавание, словно неясное воспоминание детства – так несколько музыкальных нот вызывают в памяти давний летний день с его радостью и смехом, но что именно это был за день – сказать невозможно. Что же такое поднималось на поверхность души, чего он не знал о себе прежде? На секунду его пронзила догадка, перед внутренним взором стали зарождаться картины, которых он точно никогда не видел своими глазами: огромная равнина, поросшая бесконечными, темными и холодными лесами – пейзаж, не принадлежащий его миру. Темные ночи, дни, наполненные охотой. Трепещущее горло испуганной дичи, кровь, брызжущая на снег…
