– И это все, что ты нам скажешь, твое молодое величество? – заявил высокий насмешливый голос, заглушенный общим взрывом смеха.
Смеялись и кастильцы.
Даже отец Жозеф по-доброму улыбался.
Только Микал и Саншо стояли как в воду опущенные, переживая мой, по их мнению, позор.
– Что ты нам пообещаешь? – донесся до меня другой нахальный голос сквозь тихий гул сотен полушепотом переговаривающихся людей.
– Ничего, – ответил я и, слегка обнаглев, добавил: – И не собираюсь я ничего вам обещать. У вас и так все в фуэрос прописано, и я не собираюсь их нарушать. Под дубом сказано.
Протянул руку – и Микал вложил в нее гитару.
– Я лучше вам спою.
Толпа удивленно замолкла.
Не ожидали такой эскапады от короля? Нате…
И я запел то, что по дороге припомнил с того «Декабрьского вечера» в музее. А голос мне достался сильный, бархатный, на нюансы богатый. Может, и не так я все припомнил, что в девятнадцатом веке сочинили, отсебятины добавил, но…
Герники Отчее дерево,
Басками всеми возлюбленное,
Молим тебя мы о плоде твоем,
О древо наше святое.
Посеял Господь здесь свой желудь,
Взрастил наше дерево вечное.
Не падай же, дуб, крепким будь,
Ведь вместе с тобою и мы пропадем.
Пока Бискайя свободна,
Пока мир царит между нами,
Пока пять сестер в единстве,
Поддержим тебя, священный наш дуб.
Встав на колени, мы молим
Тебе вечной жизни у Бога.
И если попросим от сердца,
Останется дерево Отчее жить.
Срубить чужаки замышляют
Залог наших прав и чести.
И только единство позволит
Для внуков его сохранить.
Ответило Отчее дерево: «Бдите.
С меня вглядитесь окрест.
Единством сестер фуэрос спасите,
И это ваш сладкий крест»
[1].
Люди молчали. Никакой реакции. «Народ безмолвствует».
Смотрели мы друг другу глаза в глаза как через бруствер, усугубляя напряжение. И эту тенденцию, когда я, такой красивый, и ОНИ – по разные стороны баррикад, нужно было ломать. Сделать так, чтобы они прониклись тем, как сформулировал Киплинг, что «мы одной крови…».
– Эускара Херриа та батасуна![2] – воскликнул я напоследок, не найдя ничего лучшего в качестве лозунга.
Опустил вздернутую руку, поклонился электорату и ушел обратно в храм. Не оглядываясь. Теперь от меня уже ничего не зависит.
В портале собора догнавший меня дон Саншо спросил:
– А пятая сестра кто такая?
– Гасконь, – ответил я ему.
– А?.. Ну да, конечно, – согласился со мной кантабрийский инфант после некоторой заминки. – Что теперь?
– Теперь нам остается только молиться, – вздохнул я и пошел по проходу на самые козырные места. – Все равно они сделают так, как им выгодно, а не так, как нам хочется.
